трусы в цитрусы
Название: Лондонский мост падает
Автор: Яник Городецкий aka HerrJanik
Фандом: Тетрадь смерти
Персонажи: Мелло, Ниа, Мэтт (без пэйринга)
Жанр: POV Мелло, джен
Предупреждение: из самого нехитрого события можно раздуть тридцать страниц текста, что я и сумел доказать. Кроме того, как бы ни хотелось мне верить в вероятность описанных со-бытий – надо признать, ООС.
Рейтинг: Мелло – острое на язык дитя, так что пускай PG.
Размер: миди
Содержание: Дом Уэмми готовится праздновать Рождество, у Роджера созревает чудовищный план, а Мелло… Мелло – просто подросток, и ему тринадцать.
тык тык***
- У меня совершенно нет времени разбираться в ваших ссорах, - оборвал меня Роджер, поправляя перед зеркалом галстук и не слишком вникая в мои слова. Я с самого утра решил объяснить ему ситуацию и предупредить, что ни в какой Лондон ни за какими игрушками не едет ни Мэтт, ни я. – Я написал список, возьми, пожалуйста. И деньги. Поедешь с Ниа. Линда заходила – сказала, что слышала, будто вы с ним уже договорились.
- С кем?! – я распахнул глаза. – С Ниа? Да я… да я уж лучше один смотаюсь!
Роджер отмахнулся.
- Мелло, ну что за жаргон… Нет, слишком многое нужно купить. Конечно, ты уже взрослый и в состоянии путешествовать в одиночку… но я бы хотел, чтобы ты был там не один. Тебе понадобится помощь, да и мне будет спокойнее.
Я не понимал, как ему вообще может быть спокойнее, если мы с Ниа будем в опасной близости что-то делать вместе. Я отказывался понимать. А Роджера, похоже, не волновало, что я могу убить своего попутчика по дороге, нечаянно или вполне осознанно: он торопливо разворачивал карту и что-то мне на ней показывал, что-то объяснял… говорил знакомые слова, смысл которых я не улавливал, говорил спешно и довольно путано, часто обращаясь ко мне по имени – словно надеясь достучаться.
- Мелло, ты меня слышишь? Посмотри, с «Виктории» вам надо доехать до «Вестминстера», потом пересесть на ветку «Джубили», а потом… Мелло?
Мир переворачивался. Я, Мелло, еду в чертов Лондон с чертовым калькулятором.
Да ни за что!
- Роджер, ты нормальный вообще? Я не поеду никуда с Ниа! – крикнул я.
Тупизм. Тут, в этом инкубаторе для одаренных, каждый убежден в том, что я псих, бомба без часового механизма – поди угадай, когда рванет. Непредсказуемый, неуправляемый, несносный, и еще дюжина «не», запросто собравшихся в одном человеке. А я не был бы непредсказуемым, если бы все шло так, как я задумывал; и не был бы неуправляемым, если бы меня не ограничивали в этих стенах и не следили за мной неустанно. И уж конечно, никто бы не считал бы меня несносным, если бы здесь существовал еще какой-то способ добиться желаемого, кроме крика.
Ненавижу это. Невозможность выбора – вот что выбешивает меня до того состояния, которое снискало мне славу истерика и трудного подростка. Но ведь хуже не бывает, когда за тебя решают, не дают тебе и слова сказать… а если дают, то непременно с таким непробиваемым видом, что и так ясно – уж они-то гораздо лучше знают, в чем я нуждаюсь и как должен поступить!
Это я плохой, а все хорошие…
Достали! Ненавижу! Не поеду! Не хочу!
Вот он я, Роджер! Посмотри на меня, ты не со стенкой разговариваешь! Что ты заладил про автобусы, метро, маршрут, деньги какие-то…
- Извини меня, Мелло, я убегаю, - Роджер сунул мне карту и две бумажки по пятьдесят фунтов и быстрым шагом вышел из кабинета. Я выругался и рванулся следом – у меня теперь, как и у него, появилось дело, чрезвычайно важное, и я спешил в то крыло, где жили девчонки.
- Какого хрена ты Роджеру сказала, что мы собрались ехать с Ниа? – выпалил я с порога, распахнув дверь и хлопнув ею для убедительности. Линда, рисовавшая что-то за столом, вздрогнула и оглянулась: она на меня смотрела так, как кролик, наверное, в последние секунды жизни смотрит на поймавшего его удава. Я и в самом деле готов был ее прикончить.
- Ты же… ты сам так сказал, - пробормотала она, когда я подошел вплотную. – Мелло, ты… ты чего?
- Я чего?! Это ты больно часто лезешь куда не просят! Уж если ты меня слышала – должно же тебе было хватить мозгов, чтобы понять, что я не из любви к Ниа сказал так!
- А чего ты на меня орешь? – она выпрямилась. – Думаешь, я такая дура? Думаешь, не понимаю, что ты Мэтта позлить хотел?
Я не ответил. Ситуация явно находилась за гранью логики. Линда тоже замолчала и отвернулась к окну.
- Просто… просто он постоянно один. И я подумала… с Мэттом вы все равно помиритесь, а Ниа… ну, трудно тебе что ли… один раз.
О боже! Худшего я и ожидать не мог.
- Как альтруистично! – прошипел я. – Вот и ехала бы с ним сама!
- А я бы с вами и правда съездила, - сказала она, чуть улыбнувшись. И я выскочил из ее комнаты, пока у меня на шее не оказался еще один балласт.
- Чувак, поздравляю…
- Ну ты крут…
- Сотня из ста!
- Ага, во дает! Я и половины не решил!
Я услышал голоса неподалеку и с интересом направился туда, откуда они доносились – в коридор классных комнат. Горстка пацанов и девчонок обступили Ниа, задумчиво изучающего исписанный листок в руках.
Черт, контрольная!
Я прищурился, глядя на эту сцену, привычную, набившую оскомину сцену, и чувствуя, как сжимается и тонко звенит в ушах пространство. Я все уже понял.
Девяносто восемь баллов. Мой результат – девяносто восемь.
У Мэтта нет и восьмидесяти. У остальных – в пределах пятого-шестого десятка.
А у меня девяносто восемь, и это шикарно. И я бы порадовался, но… тот, кто всегда впереди на пару баллов… впереди на пару баллов. Сотня из ста! Восклицательный знак, который он ставил в этом семестре: ставил, обращаясь ко мне.
Я не обращал внимания на тех, кто поздравлял его. Мне было все равно. Ко мне они тоже подходили, а я нарочно не смотрел на их лица. Идиоты. Они не понимали, что я не рад девяноста восьми баллам: для них это был грандиозный результат. Для меня – очередной разгром.
- Мелло…
Я поднял глаза. Восторг окружающих улегся, все они начали потихоньку рассасываться из коридора, и этот голос принадлежал явно не восхищенному ученику. Естественно, Ниа…
- Поторопись, - буркнул я, скомкав лист с контрольной работой. – Доволен ты или нет, но ты со мной в Лондон едешь. На, изучай!
Я всучил ему список Роджера и зашагал к себе – собираться.
До автовокзала мы шли так, что никому бы и в голову не пришло, будто мы вместе: шагов за пятнадцать друг от друга – я спереди, Ниа сзади. Я шел быстро и нервно, и только мысль о том, что заморыш вынужден семенить за мной, чтобы выдержать ритм, доставляла мне удовольствие.
Меня просто разъедала жгучая обида. В моих потертых наушниках на полной громкости дребезжал «Раммштайн»: их разрывало от воплей и гитарных риффов, а меня – от ненависти и тупой безнадежности.
Ну почему так? Почему всегда так?
Почему он всегда впереди, сколько бы усилий я ни прикладывал к тому, чтобы потеснить его с места победителя? Почему его не отправили в какой-нибудь другой интернат? Я мог бы чувствовать себя свободным, может, даже обыкновенным… простым пацаном, который не обязан до поздней ночи сидеть над уроками в ежедневных попытках доказать свое превосходство…
Если бы его не было рядом, я жил бы, не чувствуя этого напряга. Я читал бы книги, которые любил, а не которые должен был читать; развлекался бы столько же, сколько любой пацан в Доме Уэмми, для которого отметки – это всего лишь отметки, а не вечный укор и зарезервированная вторая строчка во всех школьных ведомостях.
Я жил бы ради себя, а не ради гонки.
Да даже если бы мы бывали первыми по очереди, все было бы иначе. Это было бы, пожалуй, даже занятно. Всякий раз хоть какая-то интрига – кто же из нас справится лучше.
Хоть какой-то интерес…
Но даже такого удовольствия лохматый калькулятор мне не оставлял. Не было интереса, потому что не было разнообразия: я был запечатан в несвободе второй строчки. Второй – это обидно, потому что это не первый: это уступивший и проигравший. Но второй систематически – это унизительно. Это просто невыносимо.
«Я должен разрушать, да, да, да!», - орали музыканты на моем родном языке. И эти слова отравляли мне кровь, душу отравляли. Борясь с желанием раскромсать, покорежить, разбить что-нибудь, я разрушал себя сам. Я отревел свое в сопливом детстве – в том непростительно наивном времени, когда я верил, что слезы приносят облегчение. Сейчас мне оставалось сжимать кулаки и держаться. Нужно было держаться. Хотя бы ради гонки.
«Я должен разрушать, да, да, да… Но разве мне это позволено?»
В автобусе я страшно обрадовался, что захватил с собой плеер. Канун Рождества – время Санта-Клаусов и прочего коммерческого задротства. Предновогодняя атмосфера нас захлестнула, едва мы сели в «Национальный Экспресс». Два часа езды – два часа праздничных песен вперемешку с рекламой. Веселые колокольчики, рождественские ели, волшебные олени и прочие радости… Изнутри и снаружи автобус был обклеен праздничными плакатами. Раздражали они меня сейчас – и постеры, и песни – просто ужасно. На душе и так было пакостно, да еще и моя компания не добавляла мне оптимизма. Ниа в своей дурацкой дутой куртке, которая, как и всего его рубашки, была велика ему размера на три, выглядел еще глупее обычного. На соседнем сиденье он отрешенно крутил карманный кубик Рубика.
Надо отдать ему должное, он сделал попытку избавить меня от своего общества: зайдя в автобус минутой позже, он, так же как и я, направился к креслам в конце салона, но присел не вплотную, а в соседнем ряду. Я вздохнул с облегчением, закрыл глаза и погрузился в нормальную музыку. Видимо, я задремал, потому что упустил тот момент, когда мы тронулись с места. Вновь открыв глаза, я увидел Ниа рядом с собой.
- Свободных кресел больше не было, - объяснил он, не отрываясь от головоломки, когда я, совсем опешив, вытаращился на него и даже выдернул наушники. – А меня попросили пересесть, мужчина и женщина. Они хотели занять два места рядом…
Я наклонился вперед, чтобы рассмотреть их. Они заметили меня и благодарно улыбнулись – обычная пара семейная, какие-то задроты в очках.
- Фак, - буркнул я достаточно громко, чтобы они услышали, и снова врубил плеер.
Нет, сейчас я уже не удивлялся тому, как все сложилось с этой дурацкой поездкой. Конечно, я должен был ехать за этими клятыми игрушками именно с Ниа: чтобы мне было хуже, чем только возможно. Не представляю, как эта глупая девчонка и Роджер могли ожидать чего-то иного: мне было так плохо, что у меня не хватало сил даже заговорить с калькулятором, наязвить ему или попробовать накостылять.
Впрочем, последнее все равно было невозможно. Я не мог ударить его, никогда.
В Доме Уэмми я мог отлупить кого угодно. Я не привык бояться: даже самый элитный интернат – это маленькая казарма, где тебя проверяют на выносливость, а твои нервы – на прочность. Ну, просто положено так. Ведь лучшая кровать в комнате у малолеток, как ни крути, только одна; мест за последними партами меньше, чем желающих там обосноваться; да и сладкого на десерт дают немного, и как твой шоколад может стать соседским, так и соседский - твоим.
И вообще, есть такая мудрая мысль – прежде смазывают колесо, которое скрипит. В смысле, хочешь жить – умей вертеться. Я это сразу усвоил, а потому не боялся драться ни с равными себе, ни с теми, кто был объективно меня здоровее.
Но Ниа я не мог и пальцем тронуть. Останавливала негласная иерархия, моя вторая строчка, его первая – я права не имел его толкнуть или ударить. Останавливали его глаза – всегда недоверчивые и безучастные. Останавливало безразличие, с которым он получал свои высшие баллы – понятно, что напускное, но убедительное. А все вместе это делало Ниа слишком непонятным. Детям, да и вообще людям любого возраста проще иметь дело с понятным - непонятное отпугивает и отталкивает.
Так что никто не трогал его. Не трогал и я.
Простую истину «всегда может быть хуже, чем сейчас» мне доказала предательница-батарейка. В тот момент, когда Элис Купер пообещал взорвать школу на кусочки, плеер пророчески разрядился. Конечно, куда от нее деться, от любой школы.
Ехать оставалось не меньше часа. Я покосился на своего попутчика: он крутил кубик не очень быстро и как-то необычно. Приглядевшись, я понял, что Ниа собирает грани в шахматном порядке. Эстет, тоже мне.
Почувствовав мой взгляд, мальчишка замер на секунду: пальцы у него дрогнули, и кубик, ударившись об коленку Ниа, закатился к стене.
- Мелло, я не достану его. Он укатился под кресло, на котором сидишь ты.
Зануда. И почему бы не сказать просто – «под твое кресло»?
- А ты попробуй, - буркнул я. – Не думаешь же ты, что я сам за ним полезу?
Ниа промолчал. Я ждал, что он нагнется и на корточках поползет под кресло – хоть какая-то была бы компенсация нашей сегодняшней поездки: ради такой сцены и день потратить было не так жалко.
Но мальчишка остался сидеть на месте. Не знаю, сколько он мог бы просидеть, глядя в одну точку на чехле стоящего впереди кресла и меланхолично теребя прядку волос. Не знаю – у меня у первого кончилось терпение.
Проклятье, и это чучело аутичное обходит меня по баллам!
- Черт с тобой, - вспыхнул я. Нашарил возле стены игрушку и сунул ему в руку. – На, держи свою фиговину. И не думай, что я ради тебя за ней полез – да у тебя такой вид, что рядом находиться невозможно!
Ниа явно не ожидал ничего подобного: вздрогнув, словно очнувшись, он неловко прижал к себе кубик и, кажется, чуть-чуть улыбнулся. Я нарочно отвернулся, чтобы не смотреть на него. Еще чего!
- Спасибо.
Это прозвучало ужасно неуклюже – сомнительно было, что Ниа часто приходилось благодарить кого-то за помощь. Я резко развернулся и налетел на мальчишку.
- Я же сказал, я не ради тебя!..
Он посмотрел на меня и выдержал паузу. И я еще подумал, что он улыбался, ха! Веб-камера, а не мальчишка, никаких эмоций. Мне стало неуютно.
- Все равно спасибо, - услышал я.
В Лондоне я бывал не очень часто: жирный минус заведения для интеллектуальной элиты и вообще любого интерната, отсутствие всякой свободы перемещения. За нами всеми не уследишь – проще вовсе запретить куда-то ездить. Так что для любой поездки требовались или благословение Роджера, или определенные риск и сноровка. Мы с Мэттом не боялись нарушать правила и удирать втихушку: так я, по крайней мере, считал до недавних событий. Но Ниа, этот гик-головолом, вряд ли бывал здесь хоть однажды. Для путешествий у нас есть спутниковые карты – заходи в Интернет и отправляйся куда душа пожелает, и не только в Лондон, а хотя бы и в Антарктиду. Но одно дело изучать город с экрана монитора, а другое – вдыхать его запах, двигаться в его ритме, впитывать красоту незнакомых окрестностей; чувствовать себя органичным, счастливым и вольным.
Я оглянулся. Ниа не выглядел ни счастливым, ни вольным. Он напряженно озирался по сторонам и был совсем не похож на прежнего отрешенного Ниа: кубик он убрал в карман куртки; туда же засунул и руки, так что даже его волосы оставались в покое. В других обстоятельствах я, может, и пожалел бы его, вырванного из привычной среды и натянутого в струнку.
Но не сегодня, это точно. Я с ним сюда не просился.
Я зло развернул перед собой карту города. Роджер предложил нам маршрут до «Рождественского магазина» на Тули-стрит. Не ближний был свет.
- Мы здесь? – Ниа ткнул пальцем в левый нижний угол карты, где схематично был нарисован вокзал «Виктория». Я кивнул.
- Почти. Это железнодорожный вокзал, а мы на автобусном. Пошли, тут рядом.
В самом деле, можно было даже к королеве на чай зайти. Я бы сказал это вслух, если бы был с Мэттом. Посмеялись бы… засранец обидчивый.
- Давай резче, - буркнул я, когда мы проходили по Бакингем-палас роуд мимо железнодорожного вокзала. Ниа вертелся по сторонам и отставал, явно завороженный реальной, а не снятой с высоты птичьего полета картинкой. В общем-то было от чего прийти в восторг – непредсказуемо расстилающиеся перекрестки, вырастающие тут и там на нашем пути дома, яркие автобусы и два проехавших мимо кэба, – совсем ничего общего с разрезанными на тысячи кусочков плоскими картинками, которые он привык видеть. И вокзал, конечно – величественная громадина, словно с древней гравюры. А на самом деле – эдвардианское барокко, дитя своего короткого и недавнего времени.
- Здесь очень красиво, - пробормотал Ниа, догоняя меня. Я хмыкнул.
Нет, Ниа. Есть все же на свете вещь, которой ты не знаешь. Ты не знаешь, где по-настоящему красиво. А я знаю, но тебе не скажу. Потому что это мое. Должно же хоть что-то в захваченном твоими интеллектом и везением мире принадлежать только мне?..
На станции я через кассовый аппарат разменял мелочь на свеженапечатанный билет. Ниа внимательно наблюдал за мной и запоминал мои действия – наверняка не хотел задавать вопросов. Я обернулся к нему.
- У тебя есть два фунта?
- Да.
- Давай сюда.
- Я сам справлюсь, Мелло, - серьезно сказал он. Я закатил глаза и отошел в сторону.
Мне очень захотелось забыть его где-нибудь в вагоне, самому по-быстрому съездить на Тули-стрит и не вспоминать о калькуляторе никогда больше. Если бы это только было возможно!
- Справляйся, - фыркнул я и через вестибюль пошел в тоннель.
Удивительное дело, потерять Ниа оказалось возможно. Больше того – так и вышло. Как и в самом начале нашей дороги, мы держали внушительную дистанцию. А когда спустились к платформе, я упустил его из виду: обернувшись в очередной раз, я просто не нашел его среди спешащей мелькающей массы людей.
Я живо представил, как любезно меня встретит Роджер, если я вернусь в интернат один. Глупая идея, столь заманчивая в воображении, казалась не такой уж привлекательной в реальности. Роджер, психолог доморощенный! Он ведь не мог не допустить, что мысль избавиться от Ниа может прийти мне в голову… и где, если не в Лондоне, за сотни миль от нашего дома? Ведь предчувствовал наверняка, что это может произойти, и все же прицепил ко мне этого гика, даже шнурки себе неспособного самостоятельно завязать.
Зачем? Почему?!
Не было времени об этом думать. Но одно я знал наверняка – вернуться в приют без Ниа я не мог: там на меня, чего доброго, еще убийство повесили бы. Чертыхаясь, я стал расталкивать толпу и вытягивать шею, стараясь обнаружить белое пятно среди невзрачно-серых пальто и курток.
- Ниа! – позвал я, озираясь, но в шуме подходящего электропоезда никто не отозвался.
Я запаниковал. У меня было секунд пятнадцать на то, чтобы его найти: поезда не ждут зазевавшихся путешественников. А я даже не знал, где искать, внутри или снаружи.
«Пожалуйста, убедитесь, что ваши личные вещи всегда при вас. Все невостребованные предметы могут быть перемещены или уничтожены», - прогремел у меня в голове безупречный неживой голос, предупреждающий одновременно и о забытых сумках, и о незамедлительном отходе поезда.
- Ниа!
Не было ответа. Не было Ниа. И совсем не было времени.
Я заметался по платформе, наступил кому-то на ногу и, почти уже отчаявшись, отыскал наконец приметную белую спину среди заходящих в вагон пассажиров. Отлегло… Я скользнул в соседнюю дверь, чувствуя как колотится сердце – и чего это оно? Мне ведь было без разницы, как скоро Ниа доберется до Винчестера в одиночку, и доберется ли: если нет, тем лучше!
Я покосился на мальчишку… и понял, что облажался просто феерично. Пацан ехал с матерью, выглядел немного младше Ниа, и кроме бросившейся мне в глаза куртки ничем на него и не походил.
Мое желание сбылось, а я не радовался. Наоборот, я чувствовал себя просто жутко.
Вагончик, слегка покачиваясь и гудя, мчался к следующей станции. А вот меня самого на скорости девятнадцать миль в час напрочь заклинило. Редкий случай – я не представлял, что мне делать. Выходить на Сент-Джеймсском парке и ехать обратно или добираться до Вестминстера и искать Ниа там? Объявлять по рупору?
Кошмар…
Собравшись с мыслями, на всякий случай я прошелся от одного конца вагончика в другой, но своего потерявшегося попутчика не обнаружил. Не было его тут. Через прозрачные окошки я заглянул в два соседних вагона: но там было слишком многолюдно, и я ничего не смог рассмотреть. Пару минут до следующей станции я обдумывал, что должен сделать; не придумав ничего лучше, я вылетел из своего вагона и пересел на следующий. У меня не было при себе мобильника, но у Ниа его не было вовсе, так что это не имело значения. Деваться теперь было некуда – развернуть электропоезд я не мог, а просить помощи было стыдно.
Я должен был сам что-то предпринять. Но что?
Если бы я был Ниа… что бы я сделал?
Хм, да я вообще не стал бы жить, если бы был Ниа… но сейчас не до приколов, ой не до приколов.
Поехал бы обратно или вперед?
Это, конечно, зависело от того, были ли у него при себе наличные – смысла ехать куда-то без денег не было. А еще это зависело от того, видел ли он, как я сажусь в поезд. И если видел… он грандиозный говнюк в этом случае!
Доехав до Вестминстера, я миллион раз пожалел, что мы предусмотрительно не договорились о месте встречи, на случай если потеряем друг друга в толпе.
Это было мучительно – понимать, что тебе должно быть безразлично, но ты взволнован. Я мог бы прямо сейчас пересесть на соседнюю ветку, купить то, что велел Роджер – шарики, дождики, свечки, мишуру всякую для украшений… список я передал калькулятору, но помнил наизусть. Я мог все это купить и поехать обратно. Да так я и должен был поступить.
«И чего вы еще ожидали?!» - воскликнул бы я. Развел бы руками… и искал бы белобрысого гения весь наш Дом Уэмми вместе с полицейским патрулем. Да кто угодно, лишь бы не я!
Но что-то внутри не давало мне этого сделать. Я знал только то, что чувствую сам: я и понятия не имел, о чем сейчас думает Ниа. Ему могло быть страшно, и это было бы даже не удивительно – все же первый раз в Лондоне, в подземке, среди незнакомых людей, да еще и один. На автовокзале он выглядел слегка ошарашенно – как же тогда он чувствовал себя в метро?
Я мог только догадываться. И хотя я в самом деле ненавидел его, сейчас мне почему-то совсем не хотелось, чтобы ему было плохо и он чего-то боялся.
Он, конечно, нашел бы какую-нибудь карту, спросил бы дорогу… это же Ниа, первый гений в Доме Уэмми!
Да, черт возьми. Это был Ниа.
И как раз поэтому мне стоило бояться. Я не мог с уверенностью сказать, что Ниа хотя бы представление имеет о том, как спросить у незнакомца дорогу; я понятия не имел, что он в состоянии отмочить один на один с огромным городом.
Я…отвечал за него сегодня. Я отвечал за него, потому что был старше и опытнее. Ниа, мальчик-калькулятор, мальчик-головоломка, коэффициент интеллекта 215, проигрывал мне с разгромным счетом в бытовых мелочах.
Это он получил за тест по математике сотню баллов. Но сегодня я был Первым. Я, а не Ниа. Это он шел за мной, а не наоборот.
Поэтому я обязан был его найти.
Гудящий электропоезд захлопнул двери у меня за спиной. Я шумно, едва ли не рыча, выдохнул, свирепо растрепал волосы и решительно зашагал к противоположной платформе. Нет, раз уж Ниа не было внутри вагона – вероятнее всего, что он остался в начале нашего подземного пути. Ему бы хватило ума не двинуть в сторону Южного Кенсингтона, и уж точно не хватило бы смелости поехать куда-то одному.
Проклятый Ниа. И проклятый Роджер... Я вовсе даже и не хотел открывать в себе что-то неожиданное, чего не знал и о чем не собирался и мыслить. Честно говоря, я был бы рад прожить до старости, не узнав, какой навязчивой и досадной может быть ответственность.
Да, это было соблазнительно – оставить его здесь, наивного и растерянного; заставить его почувствовать себя слабым и беспомощным… Но реальность оказалась сложнее. Во всем на свете можно было найти лазейку: во всем, кроме совести. И я не был подонком.
Но, черт возьми, жить в этой роли было бы намного приятнее и проще!
Роджер! Роджер, это просто нечестно – поступать со мной так. Переворачивать все с ног на голову и заставлять меня думать, будто безукоризненный совершенный Ниа все же чего-то не умеет, а я сам… я сам не могу просто выбросить его из головы.
Не потому что я боюсь наказания.
К сожалению, не поэтому.
Как я и предположил, на «Виктории» мне не пришлось тратить много времени на поиски. Поезда ушли, толпа рассосалась, и я запросто заметил Ниа. Он в одиночестве изучал подвешенную на стене схему метро и покачивался на пятках – то ли от напряжения, то ли от скуки.
Несколько минут, что я провел без него, оказались не очень простыми. Подъезжая к станции, я не сомневался, что выскажу ему все, что думаю, да просто назло – в качестве платы за манипуляции всевидящего Роджера и неприятное открытие.
Но злость прошла, когда я увидел его. Теперь я не знал, что должен сказать, а потому не сказал вообще ничего: подошел и молча встал рядом, пытаясь незаметно заглянуть ему в лицо и хотя бы частично понять, что он там чувствует.
А он резко развернулся, не обращая внимания на мои стреляющие взгляды – я не успел даже сконфузиться, настолько неожиданно для меня было увидеть его влажные глаза.
Кажется, стены подземки рухнули, Лондон отодвинулся, и весь мир замер.
И я тоже.
- Зачем ты уехал без меня?
Я не ответил.
Калькулятор хмурил светлые брови и силился убедить меня в том, что совсем не испуган – но сердитые блестящие глаза говорили за себя сами. Слова, которые я и без того не мог связать вместе, застыли и встали комом где-то в горле.
- Роджер послал нас сюда вдвоем. Я прекрасно осведомлен, что у тебя нет ни малейшего желания заниматься чем-то вместе со мной, но это Роджер решил так, а не я, - голос у Ниа звенел. – Мы вместе уехали, и значит, должны вместе вернуться. Или ты думаешь по-другому, Мелло?
Он говорил быстро и нервно, совсем не так, как обычно. Хотя он и старался держаться спокойно и уравновешенно, у него получалось так плохо, что было даже не смешно.
Было вообще не смешно. Последнее, что я хотел когда-либо делать – это извиняться перед ним. Но от его несчастного вида и вырывавшихся злых слов я чувствовал, как все внутри чернеет и сохнет.
Это было… паршиво. Ужасно паршиво.
И еще я не мог поверить в то, что увидел и услышал. Он был обижен, он обвинял меня! Это было неслыханно... и вообще противоестественно. Ведь калькулятор же, кубик Рубика! Мальчик-процессор…
Я закусил губу и уткнулся взглядом в плитку на платформе.
Мне было наплевать, ведь правда же?..
- Я тебя звал, Мелло, - тихо сказал Ниа. – А ты… ты ломанулся в этот вагон.
Он сказал так и отвернулся. Нет, он не ждал, что я буду извиняться. Ничего он не ждал, просто накипело. Я никогда в жизни не видел его таким. Ну и поездочка у нас приключилась, однако же. Счастливое Рождество, что и говорить.
Нет… мне не за что было просить прощения. Я тоже не ощутил подъема и радости от того, что произошло; и не специально бросил его одного. И вообще я успел надумать-передумать такого, о чем он и не догадывался. Если и должен кто извиняться, так это Роджер – и не перед Ниа, а перед нами обоими.
Но кое-что я все же мог сделать. Мог… и хотел. Для калькулятора, столкнувшегося с нерешаемой задачей и растерявшегося в ее условиях. И для себя, вынужденного отвечать сегодня за все, что его касалось – в том числе и за критические ошибки, эти неподдающиеся логике и математике слезы.
- Пошли, - сказал я твердо.
И, крепко ухватив его за рукав и не дав времени на возмущения, потащил за собой.
- Куда ты меня ведешь? – не выдержал Ниа, когда я вытащил его на землю из-под «Вестминстера». - Мы же должны были пересесть на серую ветку! Мелло…
- Забудь, успеем, - оборвал я его. – Ты не под ноги смотри, а по сторонам! Смотри и запоминай! Ты такое больше нигде не увидишь!
- Пусти…
Он вырвался и замер, резко задрав голову – завороженный крошечный пацан перед величественной громадной башней Святого Стефана. Ее-то он точно видел на картинках неоднократно – да и кто не видел первейшую достопримечательность здешних мест, часовую башню с известным всему миру громким названием, гордость столичных жителей и предмет обожания поп-культуры; символ не только Лондона, а Британии в целом.
- Увидишь и круче, - сказал я пренебрежительно. – Пошли, чем быстрее займем очередь, тем лучше. Нам налево…
Он пошел за мной – заторможенно, не отрывая взгляда от внушительного и строгого здания парламента, царственно подпирающего шпилями серое небо.
Когда мы с Мэттом впервые оказались здесь, мы словно опьянели от восторга. Хохоча от переполнявшего нас кайфа и разбросав руки в стороны, мы носились по огромному Вестминстерскому мосту: и внутри нас распахивалась такая же размашистая радость. И от чего бы… всего лишь от одной красоты.
Не могло быть так, что Ниа даже это было безразлично. Я оглянулся на него.
Он забавно выглядел: куртка на нем вся как-то сбилась, оттого что он сам шел перекосившись, выворачивая голову вверх и вбок; а еще он успел слегка покраснеть от законного зимнего морозца. Я усмехнулся было, но, спохватившись, вздохнул.
Это было неправильно. Я не должен был обращать на него внимания. Не должен был вести его туда, куда вел. Не должен был думать о нем больше, чем это было необходимо в рамках школьной программы и нашей негласной борьбы: тем более сегодня, когда он, исполненный равнодушия, снова сделал меня в этой клятой контрольной по математике.
Я вообще ничего не должен был делать и чувствовать.
Но сегодня был какой-то сумасшедший день. И я вел ненавистного Ниа вперед по мосту – потому что сам хотел показать ему город таким, каким любил его. Я ведь ничего и никогда в жизни не делал, если не хотел сам.
На середине моста Ниа наконец отвлекся от Вестминстерского Дворца и оглянулся вокруг: широченная Темза словно заключила нас в объятья.
Я балдел от мостов, от любых. Мэтту больше всего нравился царственный и исполненный достоинства Тауэрский, а мне было все равно: я и скромный Лондонский любил. Помню, когда я еще даже языка не знал английского, Уэмми всей нашей мелкой братии напевал про него совершенно неотвязную детскую песню – ну, там еще куплеты были бесконечные и музыка простенькая. И я все гадал, что же это за мост такой необыкновенный, который все падает и падает...
Ниа нерешительно провел рукой по чугунным перилам. А я перегнулся вниз, сплюнул и пожалел все же, что нет со мной засранца Мэтта: мы с ним здорово соревновались в плевках с мостов на дальность: обычно пока на нас не начинал орать какой-нибудь блюститель порядка.
- Круто? – спросил я, не разгибаясь. Ниа не ответил – то ли не услышал, увлеченный декоративным фонарем, то ли просто не захотел. Вот уж кто бы никогда не стал плевать с мостов и развлекаться по-настоящему. Подумать смешно…
Я плюнул снова – на сей раз от осознания того, как же нелепо то, что я сейчас делаю – и двинулся вперед.
- Это далеко – то место, в которое ты меня ведешь? – услышал я за спиной.
А это было совсем недалеко и одновременно повсюду.
Можно было много говорить о самых замечательных местах в столице – историческом Тауэре, гармоничном Храме Святого Павла, пестром и шумном Пиккадилли, обширных парках – зеленых уголках спокойствия. И все это было бы даже верно.
Но не для меня, это факт. Я любил необъятный Лондон: развернутый, как на ладони, потрясающий переплетениями улиц, бесконечный и всюду разный. Я любил Лондон, неторопливо простирающийся передо мной в своем великолепии; любил его особенно сильно целых тридцать замирательных минут в воздухе – на высоте, доступной птицам и таким вот энтузиастам, как я.
И я дорожил этими минутами. А теперь я вот так запросто хотел отдать это Ниа – человеку, которому, вполне вероятно, это было совсем не нужно.
Ну, да что уже теперь. Говорят, бесполезно запирать конюшню, когда лошадь уже сбежала. Верно говорят.
Я решил, что Роджер не очень обидится, если я потрачу немного денег из той суммы, что он выделил мне на игрушки: точнее, совсем не обидится, потому что ничего не узнает. Так что, отстояв с полчаса в очереди, я разменял пятьдесят фунтов в кассе Каунти-холла.
- Ты думаешь, что это честно – тратить деньги Роджера?
Вопрос, которого я ждал, Ниа задал мне почему-то не сразу. До нас почти уже доехала свободная кабинка, когда он решил вдруг напомнить мне о совести.
- А с чего ты взял, что это деньги Роджера? Может быть, они мои, - заметил я.
- Но они не твои, - уверенно сказал Ниа.
- Ну и что. - Я пожал плечами. – Ты забыл? Ты вроде как сирота. Тебе положено государственное обеспечение. А это деньги всего Дома Уэмми, на общие нужды. Да и я не ставил нож к горлу Роджера и не грабил его… так ведь?
Ниа не ответил. Чем бы ни объяснялся его вопрос - правопорядочностью или обычным любопытством – это было уже неважно, подошла наша очередь занимать места. Капсула начала быстро заполняться людьми, и я предусмотрительно скользнул в самое выгодное место, откуда лучше всего было приступить – с видом на Парламент. Хотя капсула была спроектирована изнутри так, что обзор в любом случае был прекрасным – даже вниз можно было смотреть почти отвесно – простоять полчаса на одном месте было бы глупо.
Я приник к стеклу, и Центральный Лондон начал неторопливо опускаться и разворачиваться вокруг нас, по оба берега потихоньку открывая многоярусные и широченные свои богатства. Прогулочные катерки на воде становились все меньше, а Лондон – все просторнее. Конечно, это вряд ли можно было сравнить с полетом птицы – все же прозрачный пузырь на массивных литых опорах был для такого сравнения слишком прозаичным. И все равно, поднимаясь медленно и неуклонно, я снова чувствовал, как наливает меня пьянящее чувство: я оставлял внизу всех этих крошечных смертных и поднимался туда, где даже дышать, казалось, было необязательно; где не было ничего, кроме панорамы бесконечно великого города. Лондон был всюду, куда хватало взгляда: Лондон наполнял меня до краев. И когда казалось, во мне уже нет места, он разворачивался и разворачивался все больше, дразня неясными очертаниями недосягаемых уже взгляду зданий. Ему не было конца, и на пределе возможностей зрения оставалось охватывать не столько взглядом, сколько самим сердцем: преодолевать законы физики и вообще всякие законы, плевать на них и парить над городом. Сам я, может, находился и в капсуле; но мое сердце колотилось одновременно над флагом на шпиле Парламента, над голыми декабрьскими деревьями в парке Святого Джеймса и над мостами между берегами Темзы, ни один из которых не походил на другой.
Я понятия не имел, чувствует ли это все Ниа. И понятия не имел, зачем же все-таки отдал ему это: ведь возможно, в этой самой кабинке когда-то мы изобретали свой собственный Лондон с Мэттом. Малая толика этого аттракциона, успевшего стать популярным, должно быть, у половины населения земного шара, принадлежала и нам – ведь когда-то мы, два сбежавших из казенных стен искателя приключений, первый раз поднялись над Темзой. Про то, что я тогда впервые почувствовал, говорят – «невозможно описать». Ерунда, все на свете можно описать. Но иногда слова кажутся для этого слишком громоздкими и неуместными.
Так оно и было.
А теперь… теперь я просто так поделился этим с тем, кого больше всего на свете ненавижу.
Каждый день. За исключением этого странного сегодня.
- Смотри, - я махнул рукой в сторону Вестминстера. – Вон Аббатство. Вон то, белое здание. Вон Министерство Обороны, громадина. За ним Банкетный зал, но его еле видно… зато вон Букингемский Дворец, а перед ним – Хорс Гардз Пэрейд… четко, как на ладони! Жалко, что зима, там летом очень красиво, да и набережная летом совсем иначе выглядит. Но нам и без того повезло, что тумана нет… А вон Чаринг-кросс, но его лучше с другого края смотреть… ну, успеем еще…
Город распахивался все шире, и я, выискивая знакомые места, жарко рассказывал про них Ниа: «а вон Трафальгарская площадь, и даже колонну Нельсона видно», «и Национальная галерея, вон она, а рядом - Церковь Святого Мартина, голубой циферблат…», «а вон те зеленые купола – это Адмиралтейство…»
И пока я трещал так, нас обступили человек семь-восемь – боковым зрением я отметил как они, заинтересовываясь, подходили меня послушать. Зато Ниа никак не отреагировал на мою добровольно взятую роль гида. Я понятия не имел, нужно ли ему что-то рассказывать – то, что он ни разу здесь не был, не значило, что он всего этого не знал. Но я чувствовал бы себя еще глупее, если бы молчал; и я вываливал все, что вспоминал, только чтобы не думать о случившемся в подземке. Ниа не перебивал меня: апатично, но покладисто он шел за мной вдоль стеклянной стены и поворачивался туда, куда я показывал. Если бы я посмотрел на него, я, может, и удивился бы тому, как он выглядит – задумчивый больше, чем обычно, обескураженный, несчастный сломанный калькулятор. Но я не смотрел на него. Я смотрел только вниз, где с одной стороны от нас реку пересекали зеленый старичок Вестминстер, озорно-клетчатый Ламбет и едва различимый в тумане Воксхолл; а с другой - крепкий Хангерфорд и Голден Джубили на пилонах и вантах и их изящный сосед Ватерлоо. За ним Темза круто поворачивала в сторону Сити, откуда приветливо напоминали о себе крошечные Собор Святого Павла и церковь Сент-Брайд, и горделиво высовывались такие же крошечные, но не терявшие претенциозности деловые центры.
Я отыскал окруженный подъемными кранами незаконченный еще Корнишон. Нелепый, огурец огурцом – но симпатичный. Я видел проект этого небоскреба, и мне он нравился – отчасти потому, что недоброжелателей у него уже сейчас, до официального рождения, накопилось немало. Он был один такой, исключительный и уникальный: на фоне выдержанной в традициях архитектуры старого города он выглядел примерно так же, как, должно быть, выглядела бы королева Елизавета в широченных трубах и балахонах Мэтта. Минувшие лет пять обогатили Лондон на хай-тек и неортодоксальные сооружения: да то же колесо обозрения, приуроченное к новому тысячелетию, стало одним из удивительных здешних новшеств. Но Корнишон все равно был удивительнее прочих – потому, наверное, горожане так и расходились в своих мнениях и ожиданиях.
Ну а что касалось меня – я с интересом ждал, когда кончится строительство.
- Вон Фостер свою башню строит, - сказал я. – Мы ее поближе тоже увидим. Нам почти в те края, только на другой берег. А вон Собор, видишь?
Я спросил машинально – просто потому, что сам сконцентрировался на нем. Но поскольку этот сорвавшийся с языка вопрос предполагал какую-то реакцию, мне пришлось все-таки обернуться.
Ниа больше не смотрел по сторонам. Он молча ждал, когда я повернусь к нему, и не отрывал от меня пристального взгляда.
- Мелло… - он запнулся. – Ты чего?
Я нахмурился. Черт, где-то я недавно это уже слышал.
- А чего?
Ниа приподнял брови и неуклюже развел руками – словно показывая на все вместе и объясняя все сразу. И я почувствовал себя идиотом. Действительно… чего я?
- А иди ты, - буркнул я и торопливо протиснулся в противоположный край капсулы. Там я ожесточенно развернул припасенный во внутреннем кармане шоколадный батончик и все оставшееся время простоял на одном месте, сверля взглядом Имперский военный музей - полный решимости не заговорить с калькулятором никогда больше, вплоть до моего совершеннолетия. Или, на худой конец, до конца этой ужасной рождественской миссии.
Но ничего не вышло. Когда мы спустились на землю и я, подумав немного, принял решение уехать со станции Ватерлоо, Ниа сам остановил меня.
- Подожди, Мелло…
Я скрестил руки и развернулся к нему всем корпусом – на сей раз ни капельки не скрывая раздражения. Ниа замялся.
- Куда теперь? – выдавил он.
- На метро, - буркнул я. – Тут ближе будет. Ты идешь?
Ниа повел плечом и как-то странно посмотрел в сторону набережной. Он довольно долго стоял вот так, молча глядя на противоположный берег – так что мне пришлось вернуться на несколько шагов.
- Может… может, мы пройдем вдоль речки? Пешком? – наконец сказал он.
Вот удовольствие было бы! Я уже почти готов был озвучить свое категоричное «ни за что!», когда неожиданно для самого себя сказал совсем другое:
- Да ну… Часа полтора плестись.
Ниа ничего не ответил на это, но чуть заметно сник. Он бросил еще один взгляд в сторону Уайтхолла, усеивающих набережную государственных резиденций – и я засомневался.
Никогда раньше калькулятор не просил меня о чем-то. Это было, конечно, резонно и предусмотрительно: ведь проще не совершать бесполезных поступков, если результат известен заранее, и не задавать нелепых вопросов, если ты уверен в том, что именно так они и будут выглядеть. Ниа был, может, и высокомерным – но дураком он уж точно не был. Поэтому он вертелся на своей орбите и ни к кому не лез.
Тем страннее было слышать от него подобное предложение.
И я задумался. Ну, в конце концов… почему бы и нет? Если очень уж допечет… я всегда могу представить, что иду один, любуюсь окрестностями – благо, любоваться нашлось бы чем.
На этот раз хуже уж точно не могло быть.
- А не боишься, что я тебя утоплю? – мрачно пошутил я.
Ниа покачал белобрысой головой. Все у него было не как у нормальных людей: даже его дурацкие, лишенные всякого оттенка вихры.
- Ну ладно, - вздохнул я. – Пошли.
Автор: Яник Городецкий aka HerrJanik
Фандом: Тетрадь смерти
Персонажи: Мелло, Ниа, Мэтт (без пэйринга)
Жанр: POV Мелло, джен
Предупреждение: из самого нехитрого события можно раздуть тридцать страниц текста, что я и сумел доказать. Кроме того, как бы ни хотелось мне верить в вероятность описанных со-бытий – надо признать, ООС.
Рейтинг: Мелло – острое на язык дитя, так что пускай PG.
Размер: миди
Содержание: Дом Уэмми готовится праздновать Рождество, у Роджера созревает чудовищный план, а Мелло… Мелло – просто подросток, и ему тринадцать.
тык тык***
- У меня совершенно нет времени разбираться в ваших ссорах, - оборвал меня Роджер, поправляя перед зеркалом галстук и не слишком вникая в мои слова. Я с самого утра решил объяснить ему ситуацию и предупредить, что ни в какой Лондон ни за какими игрушками не едет ни Мэтт, ни я. – Я написал список, возьми, пожалуйста. И деньги. Поедешь с Ниа. Линда заходила – сказала, что слышала, будто вы с ним уже договорились.
- С кем?! – я распахнул глаза. – С Ниа? Да я… да я уж лучше один смотаюсь!
Роджер отмахнулся.
- Мелло, ну что за жаргон… Нет, слишком многое нужно купить. Конечно, ты уже взрослый и в состоянии путешествовать в одиночку… но я бы хотел, чтобы ты был там не один. Тебе понадобится помощь, да и мне будет спокойнее.
Я не понимал, как ему вообще может быть спокойнее, если мы с Ниа будем в опасной близости что-то делать вместе. Я отказывался понимать. А Роджера, похоже, не волновало, что я могу убить своего попутчика по дороге, нечаянно или вполне осознанно: он торопливо разворачивал карту и что-то мне на ней показывал, что-то объяснял… говорил знакомые слова, смысл которых я не улавливал, говорил спешно и довольно путано, часто обращаясь ко мне по имени – словно надеясь достучаться.
- Мелло, ты меня слышишь? Посмотри, с «Виктории» вам надо доехать до «Вестминстера», потом пересесть на ветку «Джубили», а потом… Мелло?
Мир переворачивался. Я, Мелло, еду в чертов Лондон с чертовым калькулятором.
Да ни за что!
- Роджер, ты нормальный вообще? Я не поеду никуда с Ниа! – крикнул я.
Тупизм. Тут, в этом инкубаторе для одаренных, каждый убежден в том, что я псих, бомба без часового механизма – поди угадай, когда рванет. Непредсказуемый, неуправляемый, несносный, и еще дюжина «не», запросто собравшихся в одном человеке. А я не был бы непредсказуемым, если бы все шло так, как я задумывал; и не был бы неуправляемым, если бы меня не ограничивали в этих стенах и не следили за мной неустанно. И уж конечно, никто бы не считал бы меня несносным, если бы здесь существовал еще какой-то способ добиться желаемого, кроме крика.
Ненавижу это. Невозможность выбора – вот что выбешивает меня до того состояния, которое снискало мне славу истерика и трудного подростка. Но ведь хуже не бывает, когда за тебя решают, не дают тебе и слова сказать… а если дают, то непременно с таким непробиваемым видом, что и так ясно – уж они-то гораздо лучше знают, в чем я нуждаюсь и как должен поступить!
Это я плохой, а все хорошие…
Достали! Ненавижу! Не поеду! Не хочу!
Вот он я, Роджер! Посмотри на меня, ты не со стенкой разговариваешь! Что ты заладил про автобусы, метро, маршрут, деньги какие-то…
- Извини меня, Мелло, я убегаю, - Роджер сунул мне карту и две бумажки по пятьдесят фунтов и быстрым шагом вышел из кабинета. Я выругался и рванулся следом – у меня теперь, как и у него, появилось дело, чрезвычайно важное, и я спешил в то крыло, где жили девчонки.
- Какого хрена ты Роджеру сказала, что мы собрались ехать с Ниа? – выпалил я с порога, распахнув дверь и хлопнув ею для убедительности. Линда, рисовавшая что-то за столом, вздрогнула и оглянулась: она на меня смотрела так, как кролик, наверное, в последние секунды жизни смотрит на поймавшего его удава. Я и в самом деле готов был ее прикончить.
- Ты же… ты сам так сказал, - пробормотала она, когда я подошел вплотную. – Мелло, ты… ты чего?
- Я чего?! Это ты больно часто лезешь куда не просят! Уж если ты меня слышала – должно же тебе было хватить мозгов, чтобы понять, что я не из любви к Ниа сказал так!
- А чего ты на меня орешь? – она выпрямилась. – Думаешь, я такая дура? Думаешь, не понимаю, что ты Мэтта позлить хотел?
Я не ответил. Ситуация явно находилась за гранью логики. Линда тоже замолчала и отвернулась к окну.
- Просто… просто он постоянно один. И я подумала… с Мэттом вы все равно помиритесь, а Ниа… ну, трудно тебе что ли… один раз.
О боже! Худшего я и ожидать не мог.
- Как альтруистично! – прошипел я. – Вот и ехала бы с ним сама!
- А я бы с вами и правда съездила, - сказала она, чуть улыбнувшись. И я выскочил из ее комнаты, пока у меня на шее не оказался еще один балласт.
- Чувак, поздравляю…
- Ну ты крут…
- Сотня из ста!
- Ага, во дает! Я и половины не решил!
Я услышал голоса неподалеку и с интересом направился туда, откуда они доносились – в коридор классных комнат. Горстка пацанов и девчонок обступили Ниа, задумчиво изучающего исписанный листок в руках.
Черт, контрольная!
Я прищурился, глядя на эту сцену, привычную, набившую оскомину сцену, и чувствуя, как сжимается и тонко звенит в ушах пространство. Я все уже понял.
Девяносто восемь баллов. Мой результат – девяносто восемь.
У Мэтта нет и восьмидесяти. У остальных – в пределах пятого-шестого десятка.
А у меня девяносто восемь, и это шикарно. И я бы порадовался, но… тот, кто всегда впереди на пару баллов… впереди на пару баллов. Сотня из ста! Восклицательный знак, который он ставил в этом семестре: ставил, обращаясь ко мне.
Я не обращал внимания на тех, кто поздравлял его. Мне было все равно. Ко мне они тоже подходили, а я нарочно не смотрел на их лица. Идиоты. Они не понимали, что я не рад девяноста восьми баллам: для них это был грандиозный результат. Для меня – очередной разгром.
- Мелло…
Я поднял глаза. Восторг окружающих улегся, все они начали потихоньку рассасываться из коридора, и этот голос принадлежал явно не восхищенному ученику. Естественно, Ниа…
- Поторопись, - буркнул я, скомкав лист с контрольной работой. – Доволен ты или нет, но ты со мной в Лондон едешь. На, изучай!
Я всучил ему список Роджера и зашагал к себе – собираться.
До автовокзала мы шли так, что никому бы и в голову не пришло, будто мы вместе: шагов за пятнадцать друг от друга – я спереди, Ниа сзади. Я шел быстро и нервно, и только мысль о том, что заморыш вынужден семенить за мной, чтобы выдержать ритм, доставляла мне удовольствие.
Меня просто разъедала жгучая обида. В моих потертых наушниках на полной громкости дребезжал «Раммштайн»: их разрывало от воплей и гитарных риффов, а меня – от ненависти и тупой безнадежности.
Ну почему так? Почему всегда так?
Почему он всегда впереди, сколько бы усилий я ни прикладывал к тому, чтобы потеснить его с места победителя? Почему его не отправили в какой-нибудь другой интернат? Я мог бы чувствовать себя свободным, может, даже обыкновенным… простым пацаном, который не обязан до поздней ночи сидеть над уроками в ежедневных попытках доказать свое превосходство…
Если бы его не было рядом, я жил бы, не чувствуя этого напряга. Я читал бы книги, которые любил, а не которые должен был читать; развлекался бы столько же, сколько любой пацан в Доме Уэмми, для которого отметки – это всего лишь отметки, а не вечный укор и зарезервированная вторая строчка во всех школьных ведомостях.
Я жил бы ради себя, а не ради гонки.
Да даже если бы мы бывали первыми по очереди, все было бы иначе. Это было бы, пожалуй, даже занятно. Всякий раз хоть какая-то интрига – кто же из нас справится лучше.
Хоть какой-то интерес…
Но даже такого удовольствия лохматый калькулятор мне не оставлял. Не было интереса, потому что не было разнообразия: я был запечатан в несвободе второй строчки. Второй – это обидно, потому что это не первый: это уступивший и проигравший. Но второй систематически – это унизительно. Это просто невыносимо.
«Я должен разрушать, да, да, да!», - орали музыканты на моем родном языке. И эти слова отравляли мне кровь, душу отравляли. Борясь с желанием раскромсать, покорежить, разбить что-нибудь, я разрушал себя сам. Я отревел свое в сопливом детстве – в том непростительно наивном времени, когда я верил, что слезы приносят облегчение. Сейчас мне оставалось сжимать кулаки и держаться. Нужно было держаться. Хотя бы ради гонки.
«Я должен разрушать, да, да, да… Но разве мне это позволено?»
В автобусе я страшно обрадовался, что захватил с собой плеер. Канун Рождества – время Санта-Клаусов и прочего коммерческого задротства. Предновогодняя атмосфера нас захлестнула, едва мы сели в «Национальный Экспресс». Два часа езды – два часа праздничных песен вперемешку с рекламой. Веселые колокольчики, рождественские ели, волшебные олени и прочие радости… Изнутри и снаружи автобус был обклеен праздничными плакатами. Раздражали они меня сейчас – и постеры, и песни – просто ужасно. На душе и так было пакостно, да еще и моя компания не добавляла мне оптимизма. Ниа в своей дурацкой дутой куртке, которая, как и всего его рубашки, была велика ему размера на три, выглядел еще глупее обычного. На соседнем сиденье он отрешенно крутил карманный кубик Рубика.
Надо отдать ему должное, он сделал попытку избавить меня от своего общества: зайдя в автобус минутой позже, он, так же как и я, направился к креслам в конце салона, но присел не вплотную, а в соседнем ряду. Я вздохнул с облегчением, закрыл глаза и погрузился в нормальную музыку. Видимо, я задремал, потому что упустил тот момент, когда мы тронулись с места. Вновь открыв глаза, я увидел Ниа рядом с собой.
- Свободных кресел больше не было, - объяснил он, не отрываясь от головоломки, когда я, совсем опешив, вытаращился на него и даже выдернул наушники. – А меня попросили пересесть, мужчина и женщина. Они хотели занять два места рядом…
Я наклонился вперед, чтобы рассмотреть их. Они заметили меня и благодарно улыбнулись – обычная пара семейная, какие-то задроты в очках.
- Фак, - буркнул я достаточно громко, чтобы они услышали, и снова врубил плеер.
Нет, сейчас я уже не удивлялся тому, как все сложилось с этой дурацкой поездкой. Конечно, я должен был ехать за этими клятыми игрушками именно с Ниа: чтобы мне было хуже, чем только возможно. Не представляю, как эта глупая девчонка и Роджер могли ожидать чего-то иного: мне было так плохо, что у меня не хватало сил даже заговорить с калькулятором, наязвить ему или попробовать накостылять.
Впрочем, последнее все равно было невозможно. Я не мог ударить его, никогда.
В Доме Уэмми я мог отлупить кого угодно. Я не привык бояться: даже самый элитный интернат – это маленькая казарма, где тебя проверяют на выносливость, а твои нервы – на прочность. Ну, просто положено так. Ведь лучшая кровать в комнате у малолеток, как ни крути, только одна; мест за последними партами меньше, чем желающих там обосноваться; да и сладкого на десерт дают немного, и как твой шоколад может стать соседским, так и соседский - твоим.
И вообще, есть такая мудрая мысль – прежде смазывают колесо, которое скрипит. В смысле, хочешь жить – умей вертеться. Я это сразу усвоил, а потому не боялся драться ни с равными себе, ни с теми, кто был объективно меня здоровее.
Но Ниа я не мог и пальцем тронуть. Останавливала негласная иерархия, моя вторая строчка, его первая – я права не имел его толкнуть или ударить. Останавливали его глаза – всегда недоверчивые и безучастные. Останавливало безразличие, с которым он получал свои высшие баллы – понятно, что напускное, но убедительное. А все вместе это делало Ниа слишком непонятным. Детям, да и вообще людям любого возраста проще иметь дело с понятным - непонятное отпугивает и отталкивает.
Так что никто не трогал его. Не трогал и я.
Простую истину «всегда может быть хуже, чем сейчас» мне доказала предательница-батарейка. В тот момент, когда Элис Купер пообещал взорвать школу на кусочки, плеер пророчески разрядился. Конечно, куда от нее деться, от любой школы.
Ехать оставалось не меньше часа. Я покосился на своего попутчика: он крутил кубик не очень быстро и как-то необычно. Приглядевшись, я понял, что Ниа собирает грани в шахматном порядке. Эстет, тоже мне.
Почувствовав мой взгляд, мальчишка замер на секунду: пальцы у него дрогнули, и кубик, ударившись об коленку Ниа, закатился к стене.
- Мелло, я не достану его. Он укатился под кресло, на котором сидишь ты.
Зануда. И почему бы не сказать просто – «под твое кресло»?
- А ты попробуй, - буркнул я. – Не думаешь же ты, что я сам за ним полезу?
Ниа промолчал. Я ждал, что он нагнется и на корточках поползет под кресло – хоть какая-то была бы компенсация нашей сегодняшней поездки: ради такой сцены и день потратить было не так жалко.
Но мальчишка остался сидеть на месте. Не знаю, сколько он мог бы просидеть, глядя в одну точку на чехле стоящего впереди кресла и меланхолично теребя прядку волос. Не знаю – у меня у первого кончилось терпение.
Проклятье, и это чучело аутичное обходит меня по баллам!
- Черт с тобой, - вспыхнул я. Нашарил возле стены игрушку и сунул ему в руку. – На, держи свою фиговину. И не думай, что я ради тебя за ней полез – да у тебя такой вид, что рядом находиться невозможно!
Ниа явно не ожидал ничего подобного: вздрогнув, словно очнувшись, он неловко прижал к себе кубик и, кажется, чуть-чуть улыбнулся. Я нарочно отвернулся, чтобы не смотреть на него. Еще чего!
- Спасибо.
Это прозвучало ужасно неуклюже – сомнительно было, что Ниа часто приходилось благодарить кого-то за помощь. Я резко развернулся и налетел на мальчишку.
- Я же сказал, я не ради тебя!..
Он посмотрел на меня и выдержал паузу. И я еще подумал, что он улыбался, ха! Веб-камера, а не мальчишка, никаких эмоций. Мне стало неуютно.
- Все равно спасибо, - услышал я.
В Лондоне я бывал не очень часто: жирный минус заведения для интеллектуальной элиты и вообще любого интерната, отсутствие всякой свободы перемещения. За нами всеми не уследишь – проще вовсе запретить куда-то ездить. Так что для любой поездки требовались или благословение Роджера, или определенные риск и сноровка. Мы с Мэттом не боялись нарушать правила и удирать втихушку: так я, по крайней мере, считал до недавних событий. Но Ниа, этот гик-головолом, вряд ли бывал здесь хоть однажды. Для путешествий у нас есть спутниковые карты – заходи в Интернет и отправляйся куда душа пожелает, и не только в Лондон, а хотя бы и в Антарктиду. Но одно дело изучать город с экрана монитора, а другое – вдыхать его запах, двигаться в его ритме, впитывать красоту незнакомых окрестностей; чувствовать себя органичным, счастливым и вольным.
Я оглянулся. Ниа не выглядел ни счастливым, ни вольным. Он напряженно озирался по сторонам и был совсем не похож на прежнего отрешенного Ниа: кубик он убрал в карман куртки; туда же засунул и руки, так что даже его волосы оставались в покое. В других обстоятельствах я, может, и пожалел бы его, вырванного из привычной среды и натянутого в струнку.
Но не сегодня, это точно. Я с ним сюда не просился.
Я зло развернул перед собой карту города. Роджер предложил нам маршрут до «Рождественского магазина» на Тули-стрит. Не ближний был свет.
- Мы здесь? – Ниа ткнул пальцем в левый нижний угол карты, где схематично был нарисован вокзал «Виктория». Я кивнул.
- Почти. Это железнодорожный вокзал, а мы на автобусном. Пошли, тут рядом.
В самом деле, можно было даже к королеве на чай зайти. Я бы сказал это вслух, если бы был с Мэттом. Посмеялись бы… засранец обидчивый.
- Давай резче, - буркнул я, когда мы проходили по Бакингем-палас роуд мимо железнодорожного вокзала. Ниа вертелся по сторонам и отставал, явно завороженный реальной, а не снятой с высоты птичьего полета картинкой. В общем-то было от чего прийти в восторг – непредсказуемо расстилающиеся перекрестки, вырастающие тут и там на нашем пути дома, яркие автобусы и два проехавших мимо кэба, – совсем ничего общего с разрезанными на тысячи кусочков плоскими картинками, которые он привык видеть. И вокзал, конечно – величественная громадина, словно с древней гравюры. А на самом деле – эдвардианское барокко, дитя своего короткого и недавнего времени.
- Здесь очень красиво, - пробормотал Ниа, догоняя меня. Я хмыкнул.
Нет, Ниа. Есть все же на свете вещь, которой ты не знаешь. Ты не знаешь, где по-настоящему красиво. А я знаю, но тебе не скажу. Потому что это мое. Должно же хоть что-то в захваченном твоими интеллектом и везением мире принадлежать только мне?..
На станции я через кассовый аппарат разменял мелочь на свеженапечатанный билет. Ниа внимательно наблюдал за мной и запоминал мои действия – наверняка не хотел задавать вопросов. Я обернулся к нему.
- У тебя есть два фунта?
- Да.
- Давай сюда.
- Я сам справлюсь, Мелло, - серьезно сказал он. Я закатил глаза и отошел в сторону.
Мне очень захотелось забыть его где-нибудь в вагоне, самому по-быстрому съездить на Тули-стрит и не вспоминать о калькуляторе никогда больше. Если бы это только было возможно!
- Справляйся, - фыркнул я и через вестибюль пошел в тоннель.
Удивительное дело, потерять Ниа оказалось возможно. Больше того – так и вышло. Как и в самом начале нашей дороги, мы держали внушительную дистанцию. А когда спустились к платформе, я упустил его из виду: обернувшись в очередной раз, я просто не нашел его среди спешащей мелькающей массы людей.
Я живо представил, как любезно меня встретит Роджер, если я вернусь в интернат один. Глупая идея, столь заманчивая в воображении, казалась не такой уж привлекательной в реальности. Роджер, психолог доморощенный! Он ведь не мог не допустить, что мысль избавиться от Ниа может прийти мне в голову… и где, если не в Лондоне, за сотни миль от нашего дома? Ведь предчувствовал наверняка, что это может произойти, и все же прицепил ко мне этого гика, даже шнурки себе неспособного самостоятельно завязать.
Зачем? Почему?!
Не было времени об этом думать. Но одно я знал наверняка – вернуться в приют без Ниа я не мог: там на меня, чего доброго, еще убийство повесили бы. Чертыхаясь, я стал расталкивать толпу и вытягивать шею, стараясь обнаружить белое пятно среди невзрачно-серых пальто и курток.
- Ниа! – позвал я, озираясь, но в шуме подходящего электропоезда никто не отозвался.
Я запаниковал. У меня было секунд пятнадцать на то, чтобы его найти: поезда не ждут зазевавшихся путешественников. А я даже не знал, где искать, внутри или снаружи.
«Пожалуйста, убедитесь, что ваши личные вещи всегда при вас. Все невостребованные предметы могут быть перемещены или уничтожены», - прогремел у меня в голове безупречный неживой голос, предупреждающий одновременно и о забытых сумках, и о незамедлительном отходе поезда.
- Ниа!
Не было ответа. Не было Ниа. И совсем не было времени.
Я заметался по платформе, наступил кому-то на ногу и, почти уже отчаявшись, отыскал наконец приметную белую спину среди заходящих в вагон пассажиров. Отлегло… Я скользнул в соседнюю дверь, чувствуя как колотится сердце – и чего это оно? Мне ведь было без разницы, как скоро Ниа доберется до Винчестера в одиночку, и доберется ли: если нет, тем лучше!
Я покосился на мальчишку… и понял, что облажался просто феерично. Пацан ехал с матерью, выглядел немного младше Ниа, и кроме бросившейся мне в глаза куртки ничем на него и не походил.
Мое желание сбылось, а я не радовался. Наоборот, я чувствовал себя просто жутко.
Вагончик, слегка покачиваясь и гудя, мчался к следующей станции. А вот меня самого на скорости девятнадцать миль в час напрочь заклинило. Редкий случай – я не представлял, что мне делать. Выходить на Сент-Джеймсском парке и ехать обратно или добираться до Вестминстера и искать Ниа там? Объявлять по рупору?
Кошмар…
Собравшись с мыслями, на всякий случай я прошелся от одного конца вагончика в другой, но своего потерявшегося попутчика не обнаружил. Не было его тут. Через прозрачные окошки я заглянул в два соседних вагона: но там было слишком многолюдно, и я ничего не смог рассмотреть. Пару минут до следующей станции я обдумывал, что должен сделать; не придумав ничего лучше, я вылетел из своего вагона и пересел на следующий. У меня не было при себе мобильника, но у Ниа его не было вовсе, так что это не имело значения. Деваться теперь было некуда – развернуть электропоезд я не мог, а просить помощи было стыдно.
Я должен был сам что-то предпринять. Но что?
Если бы я был Ниа… что бы я сделал?
Хм, да я вообще не стал бы жить, если бы был Ниа… но сейчас не до приколов, ой не до приколов.
Поехал бы обратно или вперед?
Это, конечно, зависело от того, были ли у него при себе наличные – смысла ехать куда-то без денег не было. А еще это зависело от того, видел ли он, как я сажусь в поезд. И если видел… он грандиозный говнюк в этом случае!
Доехав до Вестминстера, я миллион раз пожалел, что мы предусмотрительно не договорились о месте встречи, на случай если потеряем друг друга в толпе.
Это было мучительно – понимать, что тебе должно быть безразлично, но ты взволнован. Я мог бы прямо сейчас пересесть на соседнюю ветку, купить то, что велел Роджер – шарики, дождики, свечки, мишуру всякую для украшений… список я передал калькулятору, но помнил наизусть. Я мог все это купить и поехать обратно. Да так я и должен был поступить.
«И чего вы еще ожидали?!» - воскликнул бы я. Развел бы руками… и искал бы белобрысого гения весь наш Дом Уэмми вместе с полицейским патрулем. Да кто угодно, лишь бы не я!
Но что-то внутри не давало мне этого сделать. Я знал только то, что чувствую сам: я и понятия не имел, о чем сейчас думает Ниа. Ему могло быть страшно, и это было бы даже не удивительно – все же первый раз в Лондоне, в подземке, среди незнакомых людей, да еще и один. На автовокзале он выглядел слегка ошарашенно – как же тогда он чувствовал себя в метро?
Я мог только догадываться. И хотя я в самом деле ненавидел его, сейчас мне почему-то совсем не хотелось, чтобы ему было плохо и он чего-то боялся.
Он, конечно, нашел бы какую-нибудь карту, спросил бы дорогу… это же Ниа, первый гений в Доме Уэмми!
Да, черт возьми. Это был Ниа.
И как раз поэтому мне стоило бояться. Я не мог с уверенностью сказать, что Ниа хотя бы представление имеет о том, как спросить у незнакомца дорогу; я понятия не имел, что он в состоянии отмочить один на один с огромным городом.
Я…отвечал за него сегодня. Я отвечал за него, потому что был старше и опытнее. Ниа, мальчик-калькулятор, мальчик-головоломка, коэффициент интеллекта 215, проигрывал мне с разгромным счетом в бытовых мелочах.
Это он получил за тест по математике сотню баллов. Но сегодня я был Первым. Я, а не Ниа. Это он шел за мной, а не наоборот.
Поэтому я обязан был его найти.
Гудящий электропоезд захлопнул двери у меня за спиной. Я шумно, едва ли не рыча, выдохнул, свирепо растрепал волосы и решительно зашагал к противоположной платформе. Нет, раз уж Ниа не было внутри вагона – вероятнее всего, что он остался в начале нашего подземного пути. Ему бы хватило ума не двинуть в сторону Южного Кенсингтона, и уж точно не хватило бы смелости поехать куда-то одному.
Проклятый Ниа. И проклятый Роджер... Я вовсе даже и не хотел открывать в себе что-то неожиданное, чего не знал и о чем не собирался и мыслить. Честно говоря, я был бы рад прожить до старости, не узнав, какой навязчивой и досадной может быть ответственность.
Да, это было соблазнительно – оставить его здесь, наивного и растерянного; заставить его почувствовать себя слабым и беспомощным… Но реальность оказалась сложнее. Во всем на свете можно было найти лазейку: во всем, кроме совести. И я не был подонком.
Но, черт возьми, жить в этой роли было бы намного приятнее и проще!
Роджер! Роджер, это просто нечестно – поступать со мной так. Переворачивать все с ног на голову и заставлять меня думать, будто безукоризненный совершенный Ниа все же чего-то не умеет, а я сам… я сам не могу просто выбросить его из головы.
Не потому что я боюсь наказания.
К сожалению, не поэтому.
Как я и предположил, на «Виктории» мне не пришлось тратить много времени на поиски. Поезда ушли, толпа рассосалась, и я запросто заметил Ниа. Он в одиночестве изучал подвешенную на стене схему метро и покачивался на пятках – то ли от напряжения, то ли от скуки.
Несколько минут, что я провел без него, оказались не очень простыми. Подъезжая к станции, я не сомневался, что выскажу ему все, что думаю, да просто назло – в качестве платы за манипуляции всевидящего Роджера и неприятное открытие.
Но злость прошла, когда я увидел его. Теперь я не знал, что должен сказать, а потому не сказал вообще ничего: подошел и молча встал рядом, пытаясь незаметно заглянуть ему в лицо и хотя бы частично понять, что он там чувствует.
А он резко развернулся, не обращая внимания на мои стреляющие взгляды – я не успел даже сконфузиться, настолько неожиданно для меня было увидеть его влажные глаза.
Кажется, стены подземки рухнули, Лондон отодвинулся, и весь мир замер.
И я тоже.
- Зачем ты уехал без меня?
Я не ответил.
Калькулятор хмурил светлые брови и силился убедить меня в том, что совсем не испуган – но сердитые блестящие глаза говорили за себя сами. Слова, которые я и без того не мог связать вместе, застыли и встали комом где-то в горле.
- Роджер послал нас сюда вдвоем. Я прекрасно осведомлен, что у тебя нет ни малейшего желания заниматься чем-то вместе со мной, но это Роджер решил так, а не я, - голос у Ниа звенел. – Мы вместе уехали, и значит, должны вместе вернуться. Или ты думаешь по-другому, Мелло?
Он говорил быстро и нервно, совсем не так, как обычно. Хотя он и старался держаться спокойно и уравновешенно, у него получалось так плохо, что было даже не смешно.
Было вообще не смешно. Последнее, что я хотел когда-либо делать – это извиняться перед ним. Но от его несчастного вида и вырывавшихся злых слов я чувствовал, как все внутри чернеет и сохнет.
Это было… паршиво. Ужасно паршиво.
И еще я не мог поверить в то, что увидел и услышал. Он был обижен, он обвинял меня! Это было неслыханно... и вообще противоестественно. Ведь калькулятор же, кубик Рубика! Мальчик-процессор…
Я закусил губу и уткнулся взглядом в плитку на платформе.
Мне было наплевать, ведь правда же?..
- Я тебя звал, Мелло, - тихо сказал Ниа. – А ты… ты ломанулся в этот вагон.
Он сказал так и отвернулся. Нет, он не ждал, что я буду извиняться. Ничего он не ждал, просто накипело. Я никогда в жизни не видел его таким. Ну и поездочка у нас приключилась, однако же. Счастливое Рождество, что и говорить.
Нет… мне не за что было просить прощения. Я тоже не ощутил подъема и радости от того, что произошло; и не специально бросил его одного. И вообще я успел надумать-передумать такого, о чем он и не догадывался. Если и должен кто извиняться, так это Роджер – и не перед Ниа, а перед нами обоими.
Но кое-что я все же мог сделать. Мог… и хотел. Для калькулятора, столкнувшегося с нерешаемой задачей и растерявшегося в ее условиях. И для себя, вынужденного отвечать сегодня за все, что его касалось – в том числе и за критические ошибки, эти неподдающиеся логике и математике слезы.
- Пошли, - сказал я твердо.
И, крепко ухватив его за рукав и не дав времени на возмущения, потащил за собой.
- Куда ты меня ведешь? – не выдержал Ниа, когда я вытащил его на землю из-под «Вестминстера». - Мы же должны были пересесть на серую ветку! Мелло…
- Забудь, успеем, - оборвал я его. – Ты не под ноги смотри, а по сторонам! Смотри и запоминай! Ты такое больше нигде не увидишь!
- Пусти…
Он вырвался и замер, резко задрав голову – завороженный крошечный пацан перед величественной громадной башней Святого Стефана. Ее-то он точно видел на картинках неоднократно – да и кто не видел первейшую достопримечательность здешних мест, часовую башню с известным всему миру громким названием, гордость столичных жителей и предмет обожания поп-культуры; символ не только Лондона, а Британии в целом.
- Увидишь и круче, - сказал я пренебрежительно. – Пошли, чем быстрее займем очередь, тем лучше. Нам налево…
Он пошел за мной – заторможенно, не отрывая взгляда от внушительного и строгого здания парламента, царственно подпирающего шпилями серое небо.
Когда мы с Мэттом впервые оказались здесь, мы словно опьянели от восторга. Хохоча от переполнявшего нас кайфа и разбросав руки в стороны, мы носились по огромному Вестминстерскому мосту: и внутри нас распахивалась такая же размашистая радость. И от чего бы… всего лишь от одной красоты.
Не могло быть так, что Ниа даже это было безразлично. Я оглянулся на него.
Он забавно выглядел: куртка на нем вся как-то сбилась, оттого что он сам шел перекосившись, выворачивая голову вверх и вбок; а еще он успел слегка покраснеть от законного зимнего морозца. Я усмехнулся было, но, спохватившись, вздохнул.
Это было неправильно. Я не должен был обращать на него внимания. Не должен был вести его туда, куда вел. Не должен был думать о нем больше, чем это было необходимо в рамках школьной программы и нашей негласной борьбы: тем более сегодня, когда он, исполненный равнодушия, снова сделал меня в этой клятой контрольной по математике.
Я вообще ничего не должен был делать и чувствовать.
Но сегодня был какой-то сумасшедший день. И я вел ненавистного Ниа вперед по мосту – потому что сам хотел показать ему город таким, каким любил его. Я ведь ничего и никогда в жизни не делал, если не хотел сам.
На середине моста Ниа наконец отвлекся от Вестминстерского Дворца и оглянулся вокруг: широченная Темза словно заключила нас в объятья.
Я балдел от мостов, от любых. Мэтту больше всего нравился царственный и исполненный достоинства Тауэрский, а мне было все равно: я и скромный Лондонский любил. Помню, когда я еще даже языка не знал английского, Уэмми всей нашей мелкой братии напевал про него совершенно неотвязную детскую песню – ну, там еще куплеты были бесконечные и музыка простенькая. И я все гадал, что же это за мост такой необыкновенный, который все падает и падает...
Ниа нерешительно провел рукой по чугунным перилам. А я перегнулся вниз, сплюнул и пожалел все же, что нет со мной засранца Мэтта: мы с ним здорово соревновались в плевках с мостов на дальность: обычно пока на нас не начинал орать какой-нибудь блюститель порядка.
- Круто? – спросил я, не разгибаясь. Ниа не ответил – то ли не услышал, увлеченный декоративным фонарем, то ли просто не захотел. Вот уж кто бы никогда не стал плевать с мостов и развлекаться по-настоящему. Подумать смешно…
Я плюнул снова – на сей раз от осознания того, как же нелепо то, что я сейчас делаю – и двинулся вперед.
- Это далеко – то место, в которое ты меня ведешь? – услышал я за спиной.
А это было совсем недалеко и одновременно повсюду.
Можно было много говорить о самых замечательных местах в столице – историческом Тауэре, гармоничном Храме Святого Павла, пестром и шумном Пиккадилли, обширных парках – зеленых уголках спокойствия. И все это было бы даже верно.
Но не для меня, это факт. Я любил необъятный Лондон: развернутый, как на ладони, потрясающий переплетениями улиц, бесконечный и всюду разный. Я любил Лондон, неторопливо простирающийся передо мной в своем великолепии; любил его особенно сильно целых тридцать замирательных минут в воздухе – на высоте, доступной птицам и таким вот энтузиастам, как я.
И я дорожил этими минутами. А теперь я вот так запросто хотел отдать это Ниа – человеку, которому, вполне вероятно, это было совсем не нужно.
Ну, да что уже теперь. Говорят, бесполезно запирать конюшню, когда лошадь уже сбежала. Верно говорят.
Я решил, что Роджер не очень обидится, если я потрачу немного денег из той суммы, что он выделил мне на игрушки: точнее, совсем не обидится, потому что ничего не узнает. Так что, отстояв с полчаса в очереди, я разменял пятьдесят фунтов в кассе Каунти-холла.
- Ты думаешь, что это честно – тратить деньги Роджера?
Вопрос, которого я ждал, Ниа задал мне почему-то не сразу. До нас почти уже доехала свободная кабинка, когда он решил вдруг напомнить мне о совести.
- А с чего ты взял, что это деньги Роджера? Может быть, они мои, - заметил я.
- Но они не твои, - уверенно сказал Ниа.
- Ну и что. - Я пожал плечами. – Ты забыл? Ты вроде как сирота. Тебе положено государственное обеспечение. А это деньги всего Дома Уэмми, на общие нужды. Да и я не ставил нож к горлу Роджера и не грабил его… так ведь?
Ниа не ответил. Чем бы ни объяснялся его вопрос - правопорядочностью или обычным любопытством – это было уже неважно, подошла наша очередь занимать места. Капсула начала быстро заполняться людьми, и я предусмотрительно скользнул в самое выгодное место, откуда лучше всего было приступить – с видом на Парламент. Хотя капсула была спроектирована изнутри так, что обзор в любом случае был прекрасным – даже вниз можно было смотреть почти отвесно – простоять полчаса на одном месте было бы глупо.
Я приник к стеклу, и Центральный Лондон начал неторопливо опускаться и разворачиваться вокруг нас, по оба берега потихоньку открывая многоярусные и широченные свои богатства. Прогулочные катерки на воде становились все меньше, а Лондон – все просторнее. Конечно, это вряд ли можно было сравнить с полетом птицы – все же прозрачный пузырь на массивных литых опорах был для такого сравнения слишком прозаичным. И все равно, поднимаясь медленно и неуклонно, я снова чувствовал, как наливает меня пьянящее чувство: я оставлял внизу всех этих крошечных смертных и поднимался туда, где даже дышать, казалось, было необязательно; где не было ничего, кроме панорамы бесконечно великого города. Лондон был всюду, куда хватало взгляда: Лондон наполнял меня до краев. И когда казалось, во мне уже нет места, он разворачивался и разворачивался все больше, дразня неясными очертаниями недосягаемых уже взгляду зданий. Ему не было конца, и на пределе возможностей зрения оставалось охватывать не столько взглядом, сколько самим сердцем: преодолевать законы физики и вообще всякие законы, плевать на них и парить над городом. Сам я, может, находился и в капсуле; но мое сердце колотилось одновременно над флагом на шпиле Парламента, над голыми декабрьскими деревьями в парке Святого Джеймса и над мостами между берегами Темзы, ни один из которых не походил на другой.
Я понятия не имел, чувствует ли это все Ниа. И понятия не имел, зачем же все-таки отдал ему это: ведь возможно, в этой самой кабинке когда-то мы изобретали свой собственный Лондон с Мэттом. Малая толика этого аттракциона, успевшего стать популярным, должно быть, у половины населения земного шара, принадлежала и нам – ведь когда-то мы, два сбежавших из казенных стен искателя приключений, первый раз поднялись над Темзой. Про то, что я тогда впервые почувствовал, говорят – «невозможно описать». Ерунда, все на свете можно описать. Но иногда слова кажутся для этого слишком громоздкими и неуместными.
Так оно и было.
А теперь… теперь я просто так поделился этим с тем, кого больше всего на свете ненавижу.
Каждый день. За исключением этого странного сегодня.
- Смотри, - я махнул рукой в сторону Вестминстера. – Вон Аббатство. Вон то, белое здание. Вон Министерство Обороны, громадина. За ним Банкетный зал, но его еле видно… зато вон Букингемский Дворец, а перед ним – Хорс Гардз Пэрейд… четко, как на ладони! Жалко, что зима, там летом очень красиво, да и набережная летом совсем иначе выглядит. Но нам и без того повезло, что тумана нет… А вон Чаринг-кросс, но его лучше с другого края смотреть… ну, успеем еще…
Город распахивался все шире, и я, выискивая знакомые места, жарко рассказывал про них Ниа: «а вон Трафальгарская площадь, и даже колонну Нельсона видно», «и Национальная галерея, вон она, а рядом - Церковь Святого Мартина, голубой циферблат…», «а вон те зеленые купола – это Адмиралтейство…»
И пока я трещал так, нас обступили человек семь-восемь – боковым зрением я отметил как они, заинтересовываясь, подходили меня послушать. Зато Ниа никак не отреагировал на мою добровольно взятую роль гида. Я понятия не имел, нужно ли ему что-то рассказывать – то, что он ни разу здесь не был, не значило, что он всего этого не знал. Но я чувствовал бы себя еще глупее, если бы молчал; и я вываливал все, что вспоминал, только чтобы не думать о случившемся в подземке. Ниа не перебивал меня: апатично, но покладисто он шел за мной вдоль стеклянной стены и поворачивался туда, куда я показывал. Если бы я посмотрел на него, я, может, и удивился бы тому, как он выглядит – задумчивый больше, чем обычно, обескураженный, несчастный сломанный калькулятор. Но я не смотрел на него. Я смотрел только вниз, где с одной стороны от нас реку пересекали зеленый старичок Вестминстер, озорно-клетчатый Ламбет и едва различимый в тумане Воксхолл; а с другой - крепкий Хангерфорд и Голден Джубили на пилонах и вантах и их изящный сосед Ватерлоо. За ним Темза круто поворачивала в сторону Сити, откуда приветливо напоминали о себе крошечные Собор Святого Павла и церковь Сент-Брайд, и горделиво высовывались такие же крошечные, но не терявшие претенциозности деловые центры.
Я отыскал окруженный подъемными кранами незаконченный еще Корнишон. Нелепый, огурец огурцом – но симпатичный. Я видел проект этого небоскреба, и мне он нравился – отчасти потому, что недоброжелателей у него уже сейчас, до официального рождения, накопилось немало. Он был один такой, исключительный и уникальный: на фоне выдержанной в традициях архитектуры старого города он выглядел примерно так же, как, должно быть, выглядела бы королева Елизавета в широченных трубах и балахонах Мэтта. Минувшие лет пять обогатили Лондон на хай-тек и неортодоксальные сооружения: да то же колесо обозрения, приуроченное к новому тысячелетию, стало одним из удивительных здешних новшеств. Но Корнишон все равно был удивительнее прочих – потому, наверное, горожане так и расходились в своих мнениях и ожиданиях.
Ну а что касалось меня – я с интересом ждал, когда кончится строительство.
- Вон Фостер свою башню строит, - сказал я. – Мы ее поближе тоже увидим. Нам почти в те края, только на другой берег. А вон Собор, видишь?
Я спросил машинально – просто потому, что сам сконцентрировался на нем. Но поскольку этот сорвавшийся с языка вопрос предполагал какую-то реакцию, мне пришлось все-таки обернуться.
Ниа больше не смотрел по сторонам. Он молча ждал, когда я повернусь к нему, и не отрывал от меня пристального взгляда.
- Мелло… - он запнулся. – Ты чего?
Я нахмурился. Черт, где-то я недавно это уже слышал.
- А чего?
Ниа приподнял брови и неуклюже развел руками – словно показывая на все вместе и объясняя все сразу. И я почувствовал себя идиотом. Действительно… чего я?
- А иди ты, - буркнул я и торопливо протиснулся в противоположный край капсулы. Там я ожесточенно развернул припасенный во внутреннем кармане шоколадный батончик и все оставшееся время простоял на одном месте, сверля взглядом Имперский военный музей - полный решимости не заговорить с калькулятором никогда больше, вплоть до моего совершеннолетия. Или, на худой конец, до конца этой ужасной рождественской миссии.
Но ничего не вышло. Когда мы спустились на землю и я, подумав немного, принял решение уехать со станции Ватерлоо, Ниа сам остановил меня.
- Подожди, Мелло…
Я скрестил руки и развернулся к нему всем корпусом – на сей раз ни капельки не скрывая раздражения. Ниа замялся.
- Куда теперь? – выдавил он.
- На метро, - буркнул я. – Тут ближе будет. Ты идешь?
Ниа повел плечом и как-то странно посмотрел в сторону набережной. Он довольно долго стоял вот так, молча глядя на противоположный берег – так что мне пришлось вернуться на несколько шагов.
- Может… может, мы пройдем вдоль речки? Пешком? – наконец сказал он.
Вот удовольствие было бы! Я уже почти готов был озвучить свое категоричное «ни за что!», когда неожиданно для самого себя сказал совсем другое:
- Да ну… Часа полтора плестись.
Ниа ничего не ответил на это, но чуть заметно сник. Он бросил еще один взгляд в сторону Уайтхолла, усеивающих набережную государственных резиденций – и я засомневался.
Никогда раньше калькулятор не просил меня о чем-то. Это было, конечно, резонно и предусмотрительно: ведь проще не совершать бесполезных поступков, если результат известен заранее, и не задавать нелепых вопросов, если ты уверен в том, что именно так они и будут выглядеть. Ниа был, может, и высокомерным – но дураком он уж точно не был. Поэтому он вертелся на своей орбите и ни к кому не лез.
Тем страннее было слышать от него подобное предложение.
И я задумался. Ну, в конце концов… почему бы и нет? Если очень уж допечет… я всегда могу представить, что иду один, любуюсь окрестностями – благо, любоваться нашлось бы чем.
На этот раз хуже уж точно не могло быть.
- А не боишься, что я тебя утоплю? – мрачно пошутил я.
Ниа покачал белобрысой головой. Все у него было не как у нормальных людей: даже его дурацкие, лишенные всякого оттенка вихры.
- Ну ладно, - вздохнул я. – Пошли.
-
-
17.01.2012 в 01:10эх, Мелло, Мелло, во что же ты вырос потом Т_Т