Самый лучший фанфег-2

[You-must-solve-the-puzzle]

Аффтары: Китахара и Ли Ли
Название: Самый лучший фанфег-2: Предыстория
Жанр: историко-философский оками-чангст
Дисклеймер: Нам принадлежит даже меньше, чем вы думаете.
Персонажи: Вамми-киды, Роджер, Ватари
Саммари: приквел к СЛФ
Рейтинг: R - ни разу не высокий рейтинг!
Предупреждения: AU, OOC и прочий набор извращений

«Все мы бабочки-одноднёвки. Мы живём лишь одним днём. Мы рождаемся, живём, как вспышка в пустоте, и умираем. Но мы всегда что-то оставляем после себя. Что мы оставляем после себя? Мы оставляем после себя новую стройную память, самим своим существованием мы взрываем привычные рамки.
Ты слышишь меня, Мэтто?»

Сидя на подоконнике, Мэтто читал записку, оставленную Мелло. За окном раздавался звонкий звук мяча и брутальные крики брутальных футболистов (КСО!). Это показалось Мэтто крайне брутальным, и потому он углубился в чтение книги. Это был серьёзный научный труд по сербскому словообразованию. Мэтто боялся, что умрёт, не зная, что такое семья, поэтому он искал свои корни в корнях сербских существительных, пытаясь найти созвучие своему настоящему имени среди этих незнакомо, но прельщающее звучащих слов. Но как бы он ни был погружён в этимологические дебри познания, его сердце, ёкнув, моментально откликнулось при звуках любимого и родного до боли в анусе имени:
- Ксо! Мелло упал с крыши и сломал ногу!
- Кому?
- Себе!
- Ксо! – воскликнул серб и, заложив книгу пронзительной запиской Мелло, помчался на помощь своему любимому немцу.

В это время у двери кабинета Роджера мялся высокий, стройный, красивый, обворожительный, очаровательный, величественный, но седой мужчина. Стоило костяшкам его пальцев коснуться двери, как та открылась посредством такого же прекрасного и седовласого мужчины.
Они застыли, борясь с желанием броситься друг другу в объятья. Они с трудом оторвали глаза один от другого, и Ватари повесил шляпу на вешалку.
- Здравствуйте, Ватари.
- Доброе утро, Роджер.
- Как ваше здоровье, Ватари?
- Удовлетворительно. Роджер. А ваше?
- Цветуще, Ватари, и пахнуще.
Ватари степенно наклонился к самому лицу собеседника и втянул воздух своими ноздрями.
- Действительно, Роджер, пахнет оно приятно.
Роджер с блаженным выражением лица закрыл свои глаза.
Ватари, не устояв перед таким мощным соблазном, сгрёб хрупкое тело Роджера в охапку и стал покрывать каждый миллиметр страстными, обжигающими, как жидкий азот, поцелуями.
Роджер хрипло застонал (у него была ангина). Ватари заботливо раздел своего пожилого возлюбленного.
- Я чувствую себя некоторым образом коитально, Роджер.
- Я разделяю ваши чувства, Ватари.
- Разрешите использовать ваш крем от морщин в качестве любриканта, Роджер?
- Будьте так любезны, Ватари.
- Не являются ли ваши ощущения дискомфортными, Роджер?
- Ни в коей мере, Ватари.
- Значит, вы позволите мне начать соитие, Роджер?
- Разумеется, Ватари.
- Можно ли мне погрузиться в вас глубже, Роджер?
- Бесспорно, Ватари. А не могли бы вы ускорить темп своих телодвижений?
- Всенепременно, Роджер.
- О да, Ватари, да! Вы виртуоз совокупления, Ватари!.. Ватари, вы живы? Ватари?! Ватари?!!! ВАТАРИ?!!!!
Роджер с трудом выскользнул из-под безжизненного тела своего возлюбленного и застыл над ним в молчаливом горе. На лице Ватари навсегда застыло мечтательно-влюблённое выражение удовольствия. Своей дрожащей рукой Роджер закрыл его глаза и, подняв свои глаза, внезапно увидел дрожащее марево привидения Эл.
- Эл! – горестно воскликнул Роджер, ни капли не удивившись его появлению в кабинете. – Ватари умер!
- Хорошо, - ответил Эл, очевидно, восторженно погружённый в свои мысли. – Роджер, я влюблён и чувствую себя поэтом! Вот, послушай, это мой первый стихотворный опыт:

Ни жив, ни мёртв огонь из преисподней,
Огонь моих застывших чувств.
Тебя хочу!
Но…не сегодня.

Ты был холодным, словно лёд,
Любви не замечая жара,
И эти страстные пожары
Моей души прервут полёт.

Я лётчик в самолёте чувств!
Я камикадзе об скалу молчанья!
Не изольюсь огнём желанья,
Но не забуду губ твой вкус!

Израненная душа Роджера не была готова воспринимать пылкую и неуклюжую лирику Эл, но он понимал, что нужно трепетно относиться к начинающим авторам, а безжалостные насмешки способны навсегда отбить у них желание нести людям огненное очищающее слово своего творчества и радовать своими произведениями всё ИМ-ХО. Поэтому Роджер, откинув тягостные мысли, сказал:
- Не волнуйся, Эл, твой стих достаточно хорош. Если не обращать внимания на ошибки и недочёты, он звучит уникально и эмоционально пронзительно.
- Спасибо, Роджер! Кстати, а почему ты голый?..
Не желая объяснять причины своего вынужденного нудизма, Роджер поспешно добавил:
- Эл, твои рифмы и образы невероятно оригинальны и берут за самые яй…эээ… за самое сердце! Непременно пиши ещё и совершенствуйся дальше!
- О боже, Роджер, ты вселил в меня такое вдохновение! Я ещё буду не раз вас радовать своими творениями! – воскликнул Эл и окрылённо вылетел из кабинета.
Роджер склонился над телом Ватари и заплакал. Очевидно, Ватари умер от сердечного приступа.
Где-то в далекой Японии Кира радостно потирал руки и не думал о невинном теле Ниа.

Тем временем Мэтто, спотыкаясь, бежал по мрачным, тёмным, пыльным, крутым и затянутым паутиной лестницам приюта Вамми. Он спешил на помощь своему напарнику, приятелю, нет, единственному другу и любовнику, Мелло. Наконец Мэтто вылетел из дверей на залитый солнцем двор.
Вокруг лежащего на футбольном поле арийца столпились все остальные юные гении. Особенно толпился Ниа, которому не было видно, хотя ему было всё равно.
От самых ворот уже бежала моментально откликнувшаяся на тревожный звонок, пролетевшая за 15 минут из самого мокроасфальтного Берлина, несущая в своей правой руке белый докторский чемоданчик с красным, как разливающаяся бурным карминовым потоком кровь Мелло, крестом на нём, Фэй.
Она тоже была по-своему гением: её гениальность проявлялась в умении прилететь в Вамми-хаус за 15 минут из любой точки мира, независимо от того, находилась ли Фэй в Австралии или в соседней комнате.
- Разойдитесь, разойдитесь, дайте пройти человеку, давшему клятву Гиппопократа!
С другой стороны толпу пробуравливал жаждущий в этот момент быть рядом Мэтт, давший клятву Эроса.
Ниа продолжал подпрыгивать, пытаясь увидеть поверженного номера два.
«Хотя зачем я это делаю», - подумал альбинос. – «Мне же всё равно».
Тем времен Фэй подкатила капельницу и пристроилась делать Мелло искусственное дыхание. Глаза Мэтто налились кровью:
- ЗАЧЕМ? – отчаянно выкрикнул он. – У НЕГО ВСЕГО ЛИШЬ СЛОМАНА НОГА!!!
Фэй с разочарованным вздохом отодвинула свои приборы и экстренно наложила шоколадоману гипс. Юные гении подгрузили затейливо матерящегося по-японски Мелло на носилки, а Мэтто, держа самого любимого немца за руку, показывал путь печальной процессии.
За забором промелькнула тонкая, хрупкая, темноволосая девичья фигурка. Это была подглядывающая Ягами Саю.

Горькая трагедия детства Саю заключалась в том, что она была вуайеристкой. Порножурналы Лайта, купленные для прикрытия, маленькая чуткая душа девочки восприняла всем сердцем. Подглядывая в замочные скважины и окна третьего этажа, Саю стала следить за интимной жизнью папы и мамы, Лайта и Мисы, Лайта и Эл, Лайта и Рюука, Рюука и Рем, Рюука и яблок, Мисы и Рем, Лайта и Рем, Айдзавы и портрета Хендрикса.
Но особенно сильно Саю нравилось слушать эротические вечерние разговоры брата с каким-то мальчиком. Она не разбирала слов, ощущая лишь вибрации голоса, доносящегося из телефонной трубки. Когда Саю слышала голос этого мальчика, ей хотелось выйти за него замуж и всегда кормить его горной рыбой форелью.
Но эти два юных создания не могли быть вместе, потому что горькая трагедия детства Ниа заключалась в том, что он был приЁмником Эл. В минуты особого возбуждения в дебрях седой, кудрявой и соблазнительно мягкой шевелюры Ниа можно было даже увидеть маленькую антеннку и большой орфографический словарь.
И Саю решила найти его и поехала в Англию.

Тем временем над лежащим в шезлонге Мелло летали бабочки-одноднёвки.
«Мы похожи на них, правда, Мэтто?» - снова подумал Мелло, опять мысленно возвращаясь к записке, которую он писал ему утром, словно предвидя, что сегодня он упадёт с крыши.
Он не знал, что сегодня Ниа приснился точно такой же сон. Ниа часто снились сны, в которых Мелло срывался с различных высот, но сегодня этот сон был вещим. Однако, даже знай об этом благородный потомок истинных арийцев, ему бы было всё равно.
- Линда. Что. Ты. Рисуешь? – спросил Мелло, по привычке парцеллируя свою речь.
- Листья, - ответила Линда. - Да просто листья.
Но тот, кто бросил бы случайный рассеянный взгляд на её холст, заметил бы, что все листья были похожи на Мелло. Они живописно раскинулись на лугу златовласой загипсованной кучкой рядом с обёрткой от шоколада. Линде казалось, что вся природа в своём безумном порыве стремилась быть похожей на Мелло. Его глаза регулярно улыбались ей из абсента и бирюзы, из неба и моря, из васильков и лютиков, из чистых, недоступных и безумно прекрасных горных озёр и новой юбки цвета морской волны, купленной ей на последней распродаже H&M. Его волосы угадывались в золоте пшеницы, в лучиках послеобеденного солнца, в застывших каплях янтаря, в блеске бутылочных стёкол на земле, в соке чистотела, в каплях подсолнечного масла, на котором жарят хрустящие гренки, и в потоках плавящейся лавы, текущей из жерла вулкана, как в той программе, которую Линда вчера смотрела по Discovery.
- Охаё, – прервал экстатическое творческое состояние девочки прокуренный голос Мэтто. – Чем вы тут заняты?
- Да. Ничем, – ответил Мелло. – Скучно. Как. То.
- Тебе надо расслабиться, – авторитетно заявил Мэтто и вытащил из-за спины потрёпанный CD-проигрыватель и диск в салфеточке (для сохранности).
- Брит-поп! – возликовали присутствующие.
Слушать брит-поп было давней устоявшейся традицией приюта Вамми, сохранившейся вопреки всем разумным доводам наравне с книксенами и реверансами. Традиция уходила своими корнями в Бейонда Бёздея, который привил трепетную любовь к этой божественной музыке всем юных гениям из приюта Вамми.
Мелло, совершенно забыв о том, что буквально пару часов назад сломал ногу, упав с крыши, почувствовал невероятную тягу пуститься в безумный пляс и пустился в него, ибо у настоящего мужчины слово не должно расходиться с делом.
Ниа, как всегда незаметно сидевший под деревом и так же незаметно собиравший паззл на 5000 деталек, отвлекся от своей кропотливой работы, чтобы посмотреть на безудержное веселье своего соперника, вечного номера два, негодного блондина Мелло.
Мелло с Мэтто танцевали сербские и немецкие народные танцы под «Muse».
- Я. Особенно. Люблю. Тебя. Мэтто. За. То. Что. Тебя. Зовут. Как. Солиста. «Muse», -сказал Мелло, кружа возлюбленного в пируэте.
Линда рисовала две вазы с фруктами, которые были похожи на танцующих Мелло и Мэтто, – одну кожаную, вторую полосатую.
Но эту блаженную идиллию прервал Роджер, появившийся уже одетым в чёрный траурный костюм, сохранившийся со дня смерти Эл.
- Господа, я собрал вас здесь, чтобы сообщить вам пренеприятнейшее известие, – сказал Роджер и подумал, что где-то он такую фразу то ли слышал, то ли читал, но, вероятно, повторил её просто машинально. – Ватари умер.
Глаза Мелло округлились, вылезли из орбит и налились кровью.
- КАК?!!!!! ЭТОГО НЕ МОЖЕТ БЫТЬ!!! – от волнения Мелло даже не парцеллировал. – ВАТАРИ УМЕР?!!! КТО ЖЕ ТЕПЕРЬ БУДЕТ СПОНСИРОВАТЬ ПРИЮТ?!!! КТО ЖЕ БУДЕТ ПОКУПАТЬ МНЕ ШОКОЛАД: ЧЁРНЫЙ С ОРЕХАМИ, БЕЛЫЙ С ПРАЛИНЕ, ЧЁРНЫЙ С ЦУКАТАМИ, МОЛОЧНЫЙ С ИЗЮМОМ И ПРОСТО ЗЕФИР В ШОКОЛАДЕ?!!!
- Ватари умер, Мелло. С этим уже ничего нельзя поделать, - раздался спокойный голос Ниа, который собрал паззл с рекордной скоростью.
- ЗАТКНИСЬ!!!! – проорал Мелло, вытащил из сапога приклад и ударил номера один в лицо.
И пока все присутствующие в немом ужасе взирали на окровавленное лицо мальчика, Мелло, не скрывая горестных рыданий, скоропостижно направил свои стопы в сторону чердака.
- Мелло, подожди, ты забыл костыли! – закричал Мэтто и устремился вслед за возлюбленным арийцем.
Линда с дрожащими губами смотрела вслед убегающим юношам и орошала горячими девичьими слезами нарисованные вазы, думая о том, что горячие ночи двух юных гениев, увы, принадлежат не ей. Она была в очень сильном ангсте.

Мелло сидел на подоконнике пыльного чердака и плакал, глядя на футболистов и думая о том, что не может играть с ними. И о шоколаде, который теперь ему не купит Ватари, ведь Ватари умер.
На чердаке было много поломанной мебели, старого хлама. Там даже стояло пианино, на котором играл Эл, пока не умер.
Когда Мелло подумал об Эл, пуще прежнего слёзы на глаза его навернулись.
Но Мелло не успел подумать о том, как он преклоняется перед величайшим детективом всех времён и народов мира, и о том, как тяжело быть его прИёмником, потому что тяжёлая дубовая дверь со скрипом распахнулась настежь от пинка Мэтто. Серб вошёл, держа в своей правой руке костыли Мелло, а в своей левой руке подшивку журнала «Наука и жизнь» за 1954 год, которую прятал под лестницей, которая вела на чердак, на который убежал его возлюбленный немец, которого он ещё сегодня утром бежал спасать по этой пыльной лестнице, под которой Мэтто давно уже прятал драгоценную подшивку журнала «Наука и жизнь» за 1954 год.
Понимая, что Мелло, думающего о шоколаде и футболе, лучше не трогать, Мэтто молча прислонил костыли к стене рядом с будущим мафиози, молча сел на пол под подоконником и молча же развернул «Науку и жизнь» за январь. Разумнее было бы, конечно, начать с декабрьского номера, в котором было содержание всех выпусков за год, но Мэтто был всего лишь номер три в хит-параде юных гениев, и додуматься до такой сложной комбинации априори не мог.
В этих в высшей степени научных журналах Мэтто упорно пытался найти ответы на свои этимологические вопросы. Он выяснил, что англичанином быть никак не может, ибо какой нормальный англичанин назовёт своего сына Мэйлом, то есть Почтой. Фамилия же его вполне могла оказаться искажённым малограмотными британцами сербским словосочетанием «je вас», то есть «есть вас». Мэтто смутно понимал, почему его фамилия призывает кого-то есть, но такой вариант казался ему весьма этимологически обоснованной версией происхождения его имени.
Некоторое время Мелло молча наблюдал за лингвистическими изысканиями напарника и друга, а потом вспомнил, что Мэтто ему больше, чем напарник. Он осторожно спустил с подоконника загипсованную ногу, потом слез весь и обнял Мэтто. Сербский юноша послушно отложил академическое издание, полное мудрых мыслей, и позволил Мелло поцеловать себя глубоко и нежно. Послышалось довольное причмокивание.
Тем временем Ниа, по давней, в детстве выработанной привычке сидящий в углу над паззлом, меланхолично наблюдал эту трепетную сцену. Эти двое неизменно удивляли мальчика, ибо даже в самых смелых своих фантазиях Ниа не заходил дальше собирания многотысячного паззла на обнажённом Кире.
В окне чердака промелькнула тонкая девичья фигурка.
Хотя гипс изрядно мешал Мелло, он с неизменным проворством снял с хакера полосатую кофту. Иногда Мелло казалось, что эта кофта наделена разумом и живёт своей собственной жизнью, потому немец старался обращаться с ней деликатно, чтобы ненароком не поранить. Мелло и себе завёл подобный предмет женского гардероба, но его кофта пока была юна и наивна, как и его всё ещё не жестокие сапоги.
- Ах, Мелло, я так люблю твои кубики пресса, - довольно промурлыкал Мэтто и попытался расстегнуть штаны любовника. В районе ширинки у Мелло наметился выразительный бугорок.
- Мелло, - умилился Мэтто. – Ты уже готов?
- Нет. Мэтто, – сурово ответил шоколадоман, вынимая из штанов некий предмет. – Это. Моя. Берета!
- Шапка?! – обалдел Мэтто.
- Да. Пока. Шапка, – грустно ответил Мелло. – На. Револьвер. Денег. Пока. Не. Хватило.
Мэтто решил утешить возлюбленного и нежно обвил губами его возбуждение.
Случайно выпав из другого фика, на подоконнике лежал детский крем. Мелло блаженно улыбнулся, протянул нижний сегмент своей верхней правой конечности и взял благословенную смазку. Не обращая внимания на громоздкий гипс, Мелло ловко и проворно положил игромана на живот и оперативно отымел в сладкую попку. Тот даже «хайяку» не успел крикнуть.
Оргазм был подобен взрывающейся бомбе. Мелло подумал, что это дурной знак, но юные Ромео и Джульетта ничего ещё об этом не знали.
Ниа старательно делал вид, что собирает паззл. За окном продолжала настойчиво маячить девичья фигурка.
Но сладостный процесс был нагло прерван деликатным покашливанием, доносящимся из центра чердака.
- Ребята, я не помешаю? – спросил Эл. И пока разгорячённые пылкой страстью юные гении подбирали адекватные слова для вежливого уведомления о том, что Эл мешает, тот развернул потрёпанный листочек и провозгласил:
- Спасибо. Сейчас я прочитаю вам свой первый стихотворный опыт:

Ты ушёл от моей страстной любви,
И сердце моё бедное в крови.
Я жду ответа на свои звонки,
Но твой автоответчик сломан.

О, от меня ушёл не только ты!
Разбивают все мои мечты!
А мои мечты ещё так юны,
И от меня уходят пацаны.

Вы все уходите от меня,
Любовь мою жестоко отриня.
Но однажды я поднимусь с колен
И вас всех возьму в любовный плен!!!

Воцарилось ошеломлённое тягостное молчание.
- Ну как?!!!!! Вам нравится?!!! – спросил Эл, принявший тишину за восхищённое онемение. – Фантазия у меня ещё только развивается!!! Так что не судите слишком строго!!!!!
Шоколадоман, игроман и паззломан обменялись многозначительными взглядами, в которых читалось:
«Мы не можем жестоко критиковать первый стихотворный опыт нашего кумира, тем более, он умер, а фантазия у него только развивается. Давайте подбодрим его, и дальше он будет писать лучше».
- В каждой строчке виден накал чувств, - промолвил Ниа, меланхолично накручивая свою прядь на свой костлявый палец и стараясь не смотреть привидению в глаза.
- Меня прямо пробрало до костей мозга, эээ, в смысле, до мозга костей, - проникновенно сказал Мэтто, нажимая на кнопочки геймбоя. – Я хочу проду.
Мелло громко укусил шоколад и отчётливо произнес:
- Эл. Это. Лучшее. Твоё. Произведение.
Эл просиял, аки красно солнышко.
- Спасибо!!!!!!!!! Я вас всех лю!!! Ждите меня с новыми шедеврами!!!!!
И он исчез.
В повисшей снова тишине неожиданно раздался флегматичный голос Ниа:
- Знал ли кто-нибудь из нас
То, что Эл наш пидорас?..
Мелло и Мэтто задумчиво покивали и вернулись к сексу.

«Дорогой Ватари!
Вы умерли только вчера, но я уже скучаю. В приюте без вас так одиноко и тоскливо, и деньги скоро закончатся. Я вот думаю, что я буду делать без вас с этой могучей кучкой юных гениев. Я смотрю на них, а вспоминаю наши с вами бурные ночи в 13 лет. Мне кажется, наши воспитанники опередили нас в сексуальном развитии: они начали с десяти лет. Мелло и Мэтто – так точно.
Но я хотел поговорить с вами не об этом, а о нашей бессмертной, негасимой, вечной, нерушимой любви. Ах, как я скучаю по вашим суровым объятиям, трепещущей коже, висящей нежными складками, и дрессированным мурашкам, бегающим в районе третьего ребра, а также по вашим мягким монохромным волосам!
В вашу память я решил устроить праздник дружбы народов, потому что я помню, что вы с одинаковой любовью собирали юных гениев изо всех стран мира. Однажды вы привезли маленького японца, который говорил на японском (а ведь это такая редкость!), и юную двадцатилетнюю китаянку, которая несколько сопротивлялась, но всё же умерла от пневмонии благодаря трогательной заботе юного гения медицины, Фэй. Я до сих пор не уверен, что Фэй усвоила всю программу медицинского вуза, ведь вы хотели сэкономить на её образовании, потому ей пришлось проходить по два курса за год. Но Фэй упорствует и всё равно хочет помогать людям!
Думаю, на этом пора заканчивать, не хочу злоупотреблять вашим загробным вниманием, дорогой Ватари. У меня ещё есть дела, ибо в приюте проблемы с отоплением, и я боюсь, что ещё какой-нибудь юный гений умрёт от воспаления лёгких или перетраха, как вы (они, знаете ли, много занимаются сексом, чтобы согреться).
До свидания, дорогой Ватари, хотя какое тут уже свидание».
*обильно залито слезами*

На следующий день все воспитанники приюта Вамми готовились к празднику. Особенно готовился Ниа, хотя ему было всё равно. Целую ночь на могиле гениального детектива Эл Ниа собирал праздничный паззл. На этом эпическом полотне был изображен процесс производства цветочного дуста в цеху. В клубах всех цветов радуги (красный, оранжевый, жёлтый, зелёный, голубой, синий, фиолетовый) виднелись наполненные белым порошком колбы. В слуховом окошке обозначился центр композиции – солнце.
Тем временем Мелло решил, что на этой неделе Ниа получил от него вопиюще мало издевательств. Блондин решил принять по этому поводу экстренные меры. Он подкрался к ничего не подозревающему Ниа и по старой традиции, давно сложившейся в приюте Вамми, украл центральный кусочек паззла.
Посмотрев на почти законченную картинку из десяти тысяч деталек, Ниа трагично заломил руки и закричал в пустые небеса:
- ГДЕ СОЛНЦЕ?!! Мелло, ты украл моё солнце! Я же просил тебя не брать мои вещи!
- Зачем тебе солнце? – флегматично спросил Мэтто. – У тебя же осталась колба.
- Хуле мне колба? – едва слышно произнес Ниа и заплакал. В тот день он впервые в жизни употребил матерное слово.
Тем временем Роджер в мегафон крикнул, чтобы все собрались на футбольном поле. Юные гении образовали пять шеренг по периметру стадиона.
- Как здорово, что все мы здесь сегодня собрались! – сказал Роджер и подумал, что где-то он такую фразу то ли слышал, то ли читал, но, вероятно, повторил её просто машинально. – Мы отмечаем праздник дружбы народов, и я надеюсь, что сегодня все народы будут дружить.
У каждого воспитанника на груди был вышит флаг его Родины. У Линды – греческий, у Мелло – немецкий, у Мэтто…
- Мэтто, ты не серб?! – потрясённо воскликнул Мелло, с удивлением рассматривая флажок на груди напарника, нет, не напарника, единственного друга и любовника.
- Я давно тебе хотел сказать, - замялся Мэтто, стремительно приобретая карминовый оттенок. – Но всё не представлялось удобного случая… на самом деле я… я… я не серб, Мелло, прости меня. Я… хорват.
Дело в том, что этой ночью в «Науке и жизни» от первого апреля 1955 года Мэтто прочёл, что сербский и хорватский позиционируются их носителями как два разных языка. Ситуация усугублялась тем, что сербы использовали в своей письменности кириллицу, а хорваты – латиницу. Таким образом, Мэтто, чьё имя, несомненно, писалось латиницей, никак не мог быть сербом.
- Мне. Всё. Равно. Мэтто. Даже. Если. Бы. Ты. Был. Эфиопом. Я. Бы. Всё. Равно. Тебя. Любил, - сказал Мелло и нежно обнял новоявленного хорвата.
Но самое большое потрясение ждало их впереди. На груди Ниа шелком был вышит флаг Израиля.
«Вот оно что», - подумал Роджер. – «Так значит, корни вражды Мелло и Ниа лежат в истории их народов: немецкого и еврейского. Евреи всегда были умной нацией, и за это завистливые арийцы устраивали им геноцид. Неудивительно, что Ниа часто сравнивают с библейским мучеником».
Роджер махнул своей дирижерской палочкой в своей руке, оркестр грянул туш, и дети звонким нестройным хором затянули истинно английскую народную песню «Пусть всегда будет солнце».
Но тут их пение было прервано появлением дрожащего тонкого привидения Эл. Мёртвый гениальный сыщик притянул к себе мегафон и сказал:
- В этот торжественный день в память о трагически погибшем Ватари я прочитаю вам своё первое стихотворение.
- Эл умер, а всё никак не успокоится, - чуть слышно пробормотала Линда, давно ничего не говорившая в этом фике. Дело в том, что ещё в приюте, в юном возрасте, Эл осуществил свой первый стихотворный опыт. Его он регулярно читал своему товарищу Бейонду Бёздею. Б очень ценил поэзию Эл, пока не сошёл с ума (конечно же, с лирикой гениального детектива это не имело ничего общего). Впоследствии Бейонд стал маньяком-убийцей, который специализировался на зверском расчленении юных талантов. Сначала он отрывал молодым писателям руки, а потом при помощи столовых приборов пытался найти и исследовать их мозг. История умалчивает о том, увенчались ли поиски Бейонда успехом, но достоверно известно одно: с ума он сошёл окончательно. Гнусный маньяк даже пытался добраться до самого Эл, но был пойман за этим занятием истинными ценителями настоящего сильного ангста.
Тем временем Эл встал на табурет и начал пафосно декламировать:

Я тебя очень люблю,
Горю желанием и огнём,
Ах, мечтаю о тебе,
Мечтаю быть вдвоём!!
И каждую ночь сгораю от страсти,
Ласкаю твои нежные снасти,
Анальгин от тебя не излечит,
Йод не исцелит шрамы на душе,
Ты моя самая сладкая болезнь.
Сахар, зефир и мармелад не остановят этот ад!!
У тебя есть страшная тайна,
Которая мешает нам быть вместе:
Ад не стоит на месте.
Как же мне выразить эту боль?!!
И Фэй не излечит нас с тобой!!
Родной мой, любимый, иду к тебе,
Атлантида моя тонет в неравной борьбе!

Традиционно воцарилось молчание.
- Это стихотворение? – неуверенно спросил Мэтто.
- Это акростих, - гордо ответил Эл. – Новая оригинальная форма.
- Это пиздец, - сказал Мелло, даже не парцеллируя от эстетического шока.
- КАК?!!!!!! – возопил Эл. – ТЫ ВОСХИЩАЛСЯ МОЕЙ ПОЭЗИЕЙ, ХВАЛИЛ ЕЕ И ПЕЛ ЕЙ ДИФИРАМБЫ!!!!! А ТЕПЕРЬ БРОСАЕШЬ МНЕ ОТРАВЛЕННЫЙ КИНЖАЛ В СПИНУ!!!!!!!!!!!
Остальные недоумённо переводили взгляды с одного юного дарования на другое.
- Я ЗАКРОЮ ДНЕВНИК И УДАЛЮ ВСЕ СВОИ СТИХИ С СООБЩЕСТВА!!! – со слезами в голосе воскликнул великий детектив и исчез.
- Какой ещё дневник? – удивленно спросил Ниа в гробовой тишине.
Ответа на этот вопрос не знал никто, только одноднёвки печально реяли над Вамми-хаусом.

Зловещую ночную тишину нарушал шорох шебуршащих и шуршащих шагов. Посреди комнаты на полу сероватой лужицей разливался мертвенный лунный свет. Но Мэтто проснулся не от этого, а от холода. Хоть Мэтто и был всего лишь номером три, он сразу сообразил, что Мелло нет рядом. Оглядевшись, он увидел Мелло, собиравшего свои колбы, шоколад, кокаин, героин, водку и лекарство от истерик.
- Ты куда делам? – спросил Мэтто хриплым спросонья голосом.
Мелло остановился, оглянулся на любовника и удивлённо округлил прекрасные глаза:
- Мэтто. Я. Конечно. Понимаю. Что. Ты. Серб.
- Почему все говорят, что я серб?! – возмутился Мэтто. – Мне это так уже надоело! Я хорват!!
- Ладно, – меланхолично согласился Мелло. – Хоть. Ты. И. Хорват. Но. Не. Мог. Бы. Ты. Говорить. По-английски?
- Не заговаривай мне зубы, - огрызнулся Мэтто и подкурил крепкую дешёвую сигарету (Ватари умер, потому денег на дорогие сигары не было). Комнату моментально наполнил едкий дым.
- Мэтто, - проникновенно сказал немец. – Ты. Посмотри. Что. Ты. Куришь. Денег. В приюте. Больше. Нет. Здесь. Незачем. Оставаться.
- Ты хочешь уйти и бросить меня?! – хорват опустил свою руку с сигаретой и прожёг диван. – Опомнись, Мелло! За порогом – жестокий взрослый мир!!! Жестокий взрослый труд и не менее жестокий взрослый май!!!
Почему-то в такой момент Мэтто вспомнились плакаты на празднике дружбы народов.
- Ну. И. Что? – сказал Мелло. – Зато. Если. Я. Уйду. Тебя. Ждет. Прекрасное. Светлое. Будущее. Потому. Что. Если. Я. Уйду… Бля, как сложно говорить парцеллятами! – вдруг воскликнул немец и стал говорить нормально. – Так вот, если я уйду из приюта, деньги на моё содержание автоматически разделят между остальными, и, возможно, тебе даже купят тёплое одеяло! Разве ради такой светлой перспективы не стоит пережить разлуку?! Клянусь своей жизнью и шоколадом, Мэтто, я люблю тебя, и мы ещё встретимся!
Мэтто с рыданиями бросился на шею немца, они поцеловались, и Мелло, не скрывая скупых арийских слёз, ушёл в рассвет.

«Все мы прекрасные бабочки-одноднёвки. Вот и закончился этот день – наша жизнь. Мы однозначно заставили мир до небес содрогнуться. Теперь я умираю. Колет в сердце. Прости, что позволил им убить тебя, Мэтто…»

Список использованной литературы (для желающих).
тык